– Кстати, о торговле девочками давай тоже не говорить.
– Почему же? Это послужит хорошим справочным материалом при сравнении характера женщин нашего двадцатого века и первых годов эпохи Мэйдзи, неужели мы так легко с этим покончим… Значит, когда мы с отцом проходили мимо «Исэгэна», торговец девочками увидел отца и обратился к нему: «Барин, у меня тут остались девочки, может купите? Купите, дешево отдам». Он поставил корзины на пол и отер с лица пот. Я заглянул в корзины и увидел двух маленьких девочек, не старше двух дет. Отец сказал: «Если дешево, почему бы не купить. У тебя только эти?» — «К сожалению, сегодня всех уже продал, остались только эти. Выбирайте любую», — сказал продавец и, подбросив девочек, как будто это были не живые существа, а тыквы или что-нибудь в этом роде, поднес их к самому лицу отца. Отец постучал по головкам девочек и сказал: «О, звук хороший». После этого начались переговоры, шла отчаянная торговля, но в конце концов отец сказал: «Неплохо бы, конечно, купить, а ты за товар ручаешься?» — «За той, что сидит в передней корзинке, я все время наблюдаю и могу поручиться, у другой, кто знает, может и есть какой изъян — сзади-то у меня глаз нет. За нее не могу поручиться, а поэтому и отдаю дешевле». Я до сих пор помню этот диалог. Именно тогда в моем детском сознании мелькнула мысль о том, что женщин нужно опасаться… Однако сейчас в тридцать восьмом году эры Мэйдзи уже нет людей, которые бы ходили по городу и продавали девочек, а поэтому и не слышно жалоб на девочек, которые сидели в корзинке, болтавшейся за спиной торговца. Я делаю вывод, что под влиянием европейской цивилизации в повадках женщин тоже наблюдается прогресс, как ты думаешь, Кангэцу-кун?
Прежде чем ответить, Кангэцу-кун громко кашлянул и нарочито спокойным низким голосом изложил результаты своих наблюдений:
– Сейчас женщины ходят в школы, устраивают концерты, благотворительные вечера, пикники и сами предлагают себя: «Эй, не купите ли?» Поэтому нет никакой необходимости заниматься подлой торговлей, прибегая к посредничеству зеленщиков, которые ходят по городу и кричат: «Хорошие девочки, хорошие девочки!» По мере того как развивается стремление человека к самостоятельности, естественно, складывается такое положение вещей. Старики, проявляя излишнее беспокойство, негодуют по поводу такой самостоятельности, но в действительности это результат влияния цивилизации, и я всячески приветствую его. Сейчас не найдется ни одного такого дикаря, который бы, даже совершая покупку, постукивал по голове ребенка и спрашивал, хорош ли товар. А это уже хорошо. В наше суетное время некогда постукивать по голове, а то, чего доброго, останешься холостяком или засидишься в девках.
Недаром Кангэцу-кун — молодой человек двадцатого века. Он изложил вполне современную точку зрения и, глубоко затянувшись папиросой, выдохнул дым прямо в лицо Мэйтэй-сэнсэю. Мэйтэй был не из тех, кого можно сбить с толку папиросным дымом.
– Как вы правильно заметили, современные барышни самоуверенны и честолюбивы до мозга костей, я не перестаю восхищаться тем, что они ни в чем не уступают мужчинам. Воспитанницы женской гимназии, что находится недалеко от моего дома, просто восхитительны. Мне доставляет огромное удовольствие смотреть, как они в своих кимоно с узкими рукавами вертятся на турнике. Каждый раз, когда они занимаются гимнастикой, я вспоминаю женщин древней Греции.
– Опять Греция? — язвительно спросил хозяин.
– Что же делать, если все, вызывающее чувство прекрасного, берет начало в Греции. Ученый-эстет и Греция неразделимы… Когда я смотрю, как эти девушки в черном проделывают гимнастические упражнения, отдаваясь этому занятию всем сердцем, я вспоминаю миф об Агнодис, — с видом эрудита произнес Мэйтэй.
– Опять вы со своими непонятными именами, — ухмыльнулся Кангэцу-кун.
– Агнодис — великая женщина, я от нее просто в восторге. В те времена в Афинах закон запрещал женщинам заниматься акушерством. Чертовски нелепый закон. И Агнодис прекрасно понимала всю его нелепость.
– А, что это?… Как ты назвал?…
– Да я же сказал — женщина! Имя-то женское. И как-то раз она задумалась: до чего же нелепо, бессердечно запрещать женщинам заниматься акушерством. «Как стать акушеркой, что для этого сделать?» — думала она три дня и три ночи. А когда третья ночь близилась к рассвету, из соседнего дома послышалось громкое «уа» новорожденного. Тут на Агнодис снизошло великое просветление. Она схватила ножницы, обрезала свои длинные волосы, переоделась в мужское платье и отправилась на лекцию Герофила. Благополучно прослушав курс и уверовав в свои силы, Агнодис занялась акушерством. И, представьте себе, хозяюшка, она снискала широкую популярность! И тут «уа» и там «уа» — все дети появились на свет при помощи Агнодис. Она стала не только известной, но и богатой. Однако тайное всегда становится явным, пока на ноги станешь — не раз спотыкнешься; а в каждом деле есть столько же доброжелателей, сколько и ненавистников. Так обнаружилась тайна Агнодис, и она должна была подвергнуться страшной казни за нарушение закона государства…
– О, Мэйтэй-сан, да вы настоящий сказитель.
– Здорово, а? Однако женщины Афин подали петицию, и судьи не смогли, как обычно, заткнуть уши и не внять их мольбам. Агнодис признали невиновной и освободили. В конце концов, ко всеобщей радости, был издан указ, разрешавший женщинам заниматься акушерством.
– Просто изумительно! Вы все знаете.
– Да, почти все. Не знаю только того, что я сам глуп. Но догадываюсь.
– Хо-хо-хо, ну и шутник вы…
Лицо хозяйки расплылось в улыбке, и в эту минуту прозвенел колокольчик.
– Опять гости, — проворчала хозяйка и вышла из столовой. Кто бы это? На смену хозяйке в комнату уже входил известный вам Оти Тофу-кун.
Не скажешь, конечно, что с приходом Тофу-куна собрались все чудаки, друзья хозяина, но их количество было вполне достаточным, чтобы рассеять мою скуку. И чего же мне еще нужно! Ведь попади я в другой дом — умер бы, так и не узнав, что на свете существуют подобные люди. Судьба благосклонна ко мне. Я сделался придворным котом Кусями-сэнсэя и теперь денно и нощно служу этому благороднейшему из людей. Я считаю, что мне выпала честь, свернувшись клубком, смотреть на деяния не только моего повелителя, но и Мэйтэя, Кангэцу, Тофу — плеяды славных богатырей, каких даже в Токио нелегко найти. Благодаря им я даже в такую жару забываю, что на мне теплая шубка, и очень интересно провожу время, за что приношу им глубокую признательность. Всякий раз, когда они собираются вместе, происходит что-то совершенно необыкновенное. Тогда я прячусь за фусума и начинаю следить за ними, соблюдая, конечно, все приличия.
– Здравствуйте, простите, что долго не давал о себе знать, — кланяется Тофу-кун, его напомаженная, тщательно причесанная голова, как всегда, блестит. О человеке нельзя судить, как о балаганном актере, только по его волосам, но в своих белых, туго накрахмаленных хакама[137] Тофу-кун действительно очень походил на подручного знаменитого учителя фехтования Сакакибара Кэнкити. Поэтому он казался нормальным человеком лишь от плеч до пояса.
– И как это ты надумал прийти в такую жару! Ну, что ты стоишь? Проходи, — сказал Мэйтэй-сэнсэй, словно он был здесь хозяином.
– А, сэнсэй! Как давно мы не виделись!
– Да, давненько, с самой весны, с того самого дня, когда ты присутствовал на занятии кружка декламаторов. Между прочим, ваш кружок еще существует? — И, не дожидаясь ответа, Мэйтэй продолжал: — Ну как, ты больше не выступал в роли Омии? Тогда у тебя здорово получилось, я аплодировал изо всех сил, помнишь?
– Как же, ваши аплодисменты меня вдохновили, и я сумел доиграть до конца.
– Когда вы теперь думаете собраться? — спросил хозяин.
– Вот отдохнем июль и август, а в сентябре думаем устроить грандиозный вечер. Нет ли у вас какой- нибудь интересной идеи для нас?
– Да как тебе сказать, — без особого энтузиазма ответил хозяин.
– Тофу-кун, а не возьмете ли вы мое сочинение, — предложил Кангэцу-кун.
– А что ты написал? Верно, что-нибудь интересное…
– Пьесу, — гордо ответил Кангэцу-кун. Все трое, пораженные, уставились на Кангэцу-куна, даже позабыв съехидничать.
