– На этот раз все будет хорошо. Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.
– На какую там еще прогулку? Да входи же ты.
– Я думаю сходить в Уэно и послушать рев тигров.
– На что это тебе? Иди сюда.
Кангэцу-кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами на задней части. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, и уселся ближе к веранде.
– Так зачем тебе понадобилось слушать рев тигров?
– Сейчас, днем, это, конечно, неинтересно. В Уэно мы поедем часов в одиннадцать вечера, после того как побываем во всех других местах.
– Еще чего!
– Деревья в зоопарке, — объяснил Кангэцу, — кажутся в это время джунглями, становится жутко.
– Угу… Да, вероятно, интереснее, чем днем.
– Мы пойдем в такую чащу, куда люди и днем не забираются. Мы ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем, что живем в шумной столице.
– А зачем все это ощущать?
– А вот когда все это ощущаешь, вдруг заревут тигры!
– Так уж и заревут по твоему приказанию?
– Обязательно заревут. Их рев слышен даже в университете днем. А представляете, как это будет в тиши ночной, когда вокруг ни души, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими…[178]
– Что это значит — когда в нос ударяет запах тими?
– Кажется, так говорят, когда бывает страшно.
– Разве? Не слыхал. Ну и что дальше?
– И в этот момент вдруг заревут тигры, да так, что с могучих столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.
– Да, это ужасно страшно.
– Так что же, отправимся навстречу приключениям? Я думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.
– Право, не знаю, стоит ли… — Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.
Услыхав это «право, не знаю…», Буэмон-кун, который до того с завистью и восхищением слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем положении. Он спросил:
– Сэнсэй, как же мне быть?
Кангэцу-кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.
Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки.
– Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.
– Что вы! Я не хочу.
– Почему? — изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.
– Не хочу, и все. — Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер «Иомиури-симбун».
– Что за странности! Ничего в этом особенного. Там только Кангэцу-сан.
– А я вот не хочу! — сказала Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.
– Нечего тут стесняться, — сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.
– Ах, что вы делаете! — воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.
– Ну вот, что ты сделала? — сказала хозяйка.
– Ах, что я наделала! — воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню. Наверное, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.
Кангэцу-кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:
– О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?
– Женщины клеили. Правда, хорошо?
– Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?
– Да, она тоже помогала. И знаешь, она хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить
замуж.
– Скажите пожалуйста! — сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. — Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.
– Оттуда и начинали, когда еще было недостаточно опыта.
– Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.
– Да, да, конечно, — осторожно поддакнул хозяин.
Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал:
– Что, уже уходишь?
Уныло волоча ноги, обутые в гэта, Буэмон поплелся за ворота. Бедняга, если он ни в ком не найдет сочувствия, то наверняка напишет предсмертные стихи и бросится в водопад Кэгон. И все потому, что барышня Канэда задирает нос и модничает. Пусть Буэмон-кун после смерти станет привидением и придушит ее. Если такая вертихвостка исчезнет с лица земли, мужчинам не будет никакого урона. А Кангэцу-кун пусть женится на более достойной девушке.
– Сэнсэй, это ваш ученик?
– Угу…
– Какая громадная голова. Он способный?
– Не очень, если принять во внимание величину черепа. Задает иногда нелепые вопросы. Как-то поставил меня в дурацкое положение, спросив, как будет по-японски «Колумб».
– Наверное, он задает эти лишние вопросы из-за величины головы. А что вы ему ответили, сэнсэй?
– Что? Да так, перевел кое-как.
– Но все же перевели? Это здорово!
– Надо переводить все, что спрашивают, иначе ученики перестанут доверять.
– Смотрите, сэнсэй, вы стали дипломатом! Но он какой-то грустный, прямо не верится, чтобы он мог вас поставить в тупик.
– А, сегодня-то он шелковый. Дурак он.
– Да что с ним? По правде говоря, мне даже жалко его стало. Что он натворил?
– Глупость. Отправил любовное письмо дочери Канэда.
– А! Эта огромная голова? Ну и храбрецы эти нынешние гимназисты! Я просто ушам не верю!
– Тебе это, наверное, неприятно…
– Что вы, почему же неприятно? Наоборот, интересно. Пусть посылают сколько угодно любовных писем.
– Ну, раз тебе все равно…
– Конечно, все равно. Какое мне дело? Но все-таки странно, как эта громадная голова могла послать любовное письмо.
– Да… Это была, собственно, шутка. Девица модничает, задирает нос, вот они втроем и решили подшутить…
– Втроем написали барышне Канэда одно письмо? Это уже совсем дико. Все равно что есть втроем
