пожалуйста.
– Эй, Докусэн-кун! Поднимайся! Интересный рассказ! Поднимайся, говорят тебе! Видишь, все считают, что вредно столько спать. Твоя жена будет беспокоиться.
– Э? — Докусэн-кун поднял голову. По его бороде тянулась блестящая нитка слюны. — Ох, как я вздремнул… Сон спустился на меня, как облако на вершину горы. Ох, хорошо поспал!
– Это всем известно, что ты спал. Но ты, может быть, соизволишь подняться?
– Могу и подняться. Что-нибудь интересное?
– Сейчас будут на скрипке… Что делают на скрипке, Кусями-кун?
– Понятия не имею.
– Я буду играть на скрипке, — сказал Кангэцу-кун.
– Вот оно что. Сейчас он будет играть на скрипке. Докусэн-кун, подсаживайся к нам.
– Опять скрипка? С ума сойти можно.
– Ты-то не сойдешь. Ты же из тех, кто играет на бесструнных инструментах. А вот Кангэцу-куну придется — кии-пии, кии-пии — ему вот придется плохо. По всей округе будет слышно.
– Вот как? Вы что, Кангэцу-кун, не знаете, как играть на скрипке, чтобы не было слышно?
– Не знаю. Если вы знаете, научите, пожалуйста.
– Да чему здесь учить? Взгляни на белую корову, что бредет по дороге, и все поймешь, — сказал Докусэн-кун. Кангэцу-кун решил, что он несет эту белиберду спросонья, и переспрашивать не стал. Он снова приступил к рассказу.
– В конце концов я придумал. Весь следующий день — день рождения императора — я опять провел дома. Я то открывал, то закрывал корзину. Но вот наступила ночь, и под корзиной запел сверчок. Тогда я решительно извлек из корзины смычок и скрипку.
– Наконец-то, — сказал Тофу-кун.
– Теперь будь осторожен, — предупредил Мэйтэй.
– Прежде всего я проверил смычок — от рукоятки до наконечника.
– Ты выражаешься, как скверный торговец саблями, — заметил Мэйтэй.
– Знаете, когда подумаешь, что именно в этом твоя душа, чувствуешь себя точно так же, как самурай, который ночью при свете лампы осматривает любимый клинок. Сжимая смычок, я затрясся.
– Настоящий гений, — сказал Тофу-кун.
– Сумасшедший, — проговорил Мэйтэй.
– Ну, играй же скорее, — приказал хозяин.
Докусэн-кун молчал и всем своим видом выражал покорность судьбе.
– К моему восторгу, смычок оказался в полном порядке. Затем я приблизился к лампе и тщательно, со всех сторон осмотрел скрипку. И представьте себе, в течение этих пяти минут под корзиной непрерывно пел сверчок.
– Представили, представили. Играй же скорее.
– Нет, играть я еще не могу. О, что за счастье! На скрипке тоже не оказалось ни одного изъяна. «Итак, все в порядке», — подумал я и поднялся на ноги…
– Ты что, куда-нибудь пойдешь? — осведомился Мэйтэй.
– Ну слушайте же, не перебивайте! Не могу я рассказывать, когда меня перебивают на каждом слове…
– Господа, молчите! Тс!
– Да ты один только и болтаешь, — сказал хозяин.
– Ах да, простите, пожалуйста. Внимание, внимание!
– Я взял скрипку под мышку и сунул ноги в дзори. Я вышел из дверей и прошел несколько шагов, но тут остановился. Нет, думаю, погоди…
– Ну вот, я так и знал, что где-нибудь случится короткое замыкание.
– И зачем тебе возвращаться? Ведь сушеной хурмы больше не осталось…
– Господа, мне очень неприятно, что вы все время надо мной подшучиваете. Я тогда буду рассказывать одному только Тофу-куну. Так вот, слушай, Тофу-кун. Я вернулся в комнату, закатался с головой в красное одеяло, которое купил за три йены двадцать сэн, дунул на лампу и потушил свет. И что бы ты думал? Стало совсем темно! И я не мог найти свои дзори.
– А куда ты собрался?
– Ну… Ты слушай. Все-таки я с большим трудом отыскал дзори и вышел на улицу. Ночь была звездная и лунная. Землю покрывали опавшие листья. Я был закутан в красное одеяло, под мышкой у меня была скрипка. Я шел на цыпочках все дальше вправо… Когда я подошел к подножию горы Коосин, зазвонил колокол храма Торэйдзи. Звук колокола проник под одеяло, вошел в мои уши и наполнил гулом мою голову. Как ты думаешь, который был час?
– Не знаю.
– Девять, вот который. В эту долгую осеннюю ночь я решил подняться по горной дороге на восемьсот метров до Одайра. При других обстоятельствах я ни за что не решился бы на это, ибо я по характеру робок и пуглив. Но вот что интересно: когда ты охвачен одной великой идеей, страха не чувствуешь. Мысль о страхе даже не приходила в голову. Душу переполняло лишь одно желание — играть на скрипке. Одайра находится на южном склоне Коосин. Поднимитесь туда в хорошую погоду, и вы увидите плато с прекрасным пейзажем. Через сосны виден весь город… А площадь этого плато примерно триста квадратных метров. Посередине плато возвышается скала с плоской вершиной площадью в восемь циновок. К северу от скалы находится пруд Унонума, окруженный камфарными деревьями со стволами в три обхвата. На горе в маленькой хибарке когда-то жили люди, промышлявшие добычей камфары. Возле пруда и днем неприятно бывать, хотя добраться до него нетрудно, так как саперные войска проложили туда дорогу. И вот я поднялся на эту скалу и уселся, расстелив предварительно одеяло. Впервые в жизни поднялся я на эту гору в такую холодную ночь. И через некоторое время неприятная атмосфера, царившая здесь, стала действовать мне на нервы. В такие моменты только чувство страха может привести человека в смятение. Но если страха не испытываешь, дух твой становится удивительно ясным. Когда я просидел так минут двадцать, у меня появилось ощущение, будто я живу один в громадном хрустальном дворце. У меня было такое чувство, словно мое тело, да и душа тоже, сделаны из агар-агара, то есть совершенно прозрачные. И я перестал понимать, то ли я нахожусь в хрустальном дворце, или хрустальный дворец находится во мне.
– Вот ведь неприятность, — серьезно сказал Мэйтэй.
– Изумительное душевное состояние, — восхитился Докусэн.
– И если бы такое состояние продлилось до утра, я, возможно, так и просидел бы в рассеянности на скале, даже не вспомнив о том, что пришел сюда сыграть на скрипке.
– А там водятся лисы?[183] — осведомился Тофу- кун.
– Вот таким образом сидел я не помня себя, не зная, жив я или мертв, когда внезапно сзади, из глубины старого пруда раздался голос: «Гя-а!»
– Вот оно!
– Этот голос громовым эхом прокатился по горам, и я тотчас же очнулся…
– Вот теперь я спокоен, — сказал Мэйтэй, держась за сердце.
– В великой смерти обретаешь обновленный дух, — сказал Докусэн-кун и многозначительно поглядел на Кангэцу-куна. Но тот не понял и продолжал:
– Очнувшись, я огляделся по сторонам. На горе Коосин царила тишина. Не было слышно ни звука. Что же это за голос? Это не был голос человека — потому что он был слишком резок. Это не был голос птицы — потому что он был слишком громок. Это не был голос обезьяны — потому что в этих местах обезьяны не водятся. И не успел я подумать обо всем этом, как покой, в коем пребывал я до того момента, внезапно рухнул. У меня в голове заметались тысячи мыслей, как при встрече его высочества принца Артура метались по улицам жители столицы[184]. Храбрость, спокойствие, здравый смысл — все эти редкие гости моей души мгновенно испарились через открытые поры моей кожи. Сердце под ребрами принялось отплясывать танец «сутэтэко». Ноги задрожали, словно туго натянутая нить воздушного змея. Я схватил скрипку под мышку, накрылся одеялом, спрыгнул со скалы, одним духом сбежал с горы, добежал до дома, забрался в постель и уснул. Даже теперь я не могу вспоминать об этом без
