– Я ваш большой поклонник. И, можно, сказать, ученик, – затарахтел бритоголовый, воровато озираясь. Здесь, в этой ситуации, уже не было своих: каждый сам за себя. – Ваш метод «нарываться на скандал» я считаю верхом легального туррекета. Я его тоже попробовал. В шоп-туре по Греции за дешевыми шубами – специально купил самую дорогую. А потом нашел в Москве такую же подешевле… – Бритый мальчик имел широкий плебейский нос, выдвинутую вперед нижнюю челюсть, низкий лоб и тем не менее дураком не казался. Дело то ли в глазах, то ли еще в чем, но мальчика было трудно представить одетым в спортивный костюм.
– Ну? – сказал Евахнов из вежливости, на самом деле мучительно подыскивая возможности для побега. Задерживаться среди турмошенников он не собирался. Наперекор судьбе он собирался за оставшиеся гулькин нос дней отыскать табельный пистолет. И успеть вернуться. Чтобы посмотреть в глаза бывшему другу генералу Гулину.
А ведь курсантами они были неразлей вода. Однажды, отправленные на дальний пост зимой, они всеми правдами и неправдами добыли бутылку дешевого красного вина. Пока старший по наряду не завалился спать, прошло девять часов. Все это время бутылка охлаждалась в сугробе. А потом они в три часа ночи давились ледяным до боли в зубах вином. Закусывая против запаха луковицей. И мало того, что не получили никакого кайфа, так на следующий день оба загремели в санчасть. Воспоминание чуть-чуть остудило.
– Ну не может же быть, господа, чтобы такое им сошло с рук! Мы же в цивилизованной стране, нас должны искать! – гремел раскатистый бас. – И найти! Существуют же международные соглашения…
– По башке этим фашистам – шар-рах! Автоматы отобрать – шар-рах! Коленом по яйцам – шар-рах!
– А если стрелять начнут?
– Не хочу, не хочу…
– Не начнут.
– А если?
– Эх, зря футболку с ди Каприо [25] купил. Дурная примета оказалась…
– Стукача вычисляют так…
– Надо дать знать властям. У кого-нибудь остался радиотелефон?
– Ну, я это им так не оставлю. Мой муж – генеральный директор!
– Зря меня в этот рейс не заманивали бы, – гордо и многозначительно воздел подбородок бритоголовый. И тут же, вспомнив боль в расквашенной губе, подбородок опустил. – Я ведь печенкой чувствовал, что не надо было лететь в этом году в Бразилию. И не я один чувствовал – многие из наших не хотели. Что-то такое нехорошее тут назревает, уж поверьте профессионалу. Я вообще-то банщиком работаю, но газеты читаю. Деньги из МВФ – в Бразилию, гуманитарная помощь – в Бразилию, перенос центрального офиса Билла Гейтса – опять же в Бразилию… Но уж столько дырок в договоре с этим «Карнавал-тревелом» оказалось, что грех было не попытаться срубить с них капусты через суд на халяву. Вот и срубил…
Наконец генерал приметил кое-что подходящее. Нет, идею проломить крышу и выбраться через верх пришлось оставить. Зато тюремщики, то ли по безалаберности, то ли по неопытности – хотя на сколько же неопытным следует быть, чтобы допустить такое? – забыли в сарае инвентарь. Аккуратно прислоненная к дощатой стене, в углу, отполированным ладонями древком вверх покоилась мотыга.
Стараясь не обращать внимания на голоса заседающих, Евахнов прислушался. Снаружи все было тихо. Стоит ли у дверей часовой?.. Ну, это можно проверить только одним способом. Хорошо бы сейчас самолет взлетел – за гулом турбин уж точно никто не услышит. Интересно, куда они «Ил» денут? Его ж за сто кэ-мэ видать. Засекут – вот и накрылась рабовладельческая шарашкина контора. Не на металлолом же распилят [26]?
– Где мы находимся, ты знаешь? – прервал словоизлияния почитателя генерал.
– Ну-у… – протянул тот, задумчиво потеребив серебряное колечко в левом ухе, – До посадки еще оставалось минут пятнадцать, заходили по Солнцу, горы слева по борту… В общем, я думаю, мы километрах в ста восьмидесяти от Рио. Скорее всего, к юго-востоку… Да что толку с того, где мы находимся?
Не удостоив «ученика» ответом, генерал решительно прошел в угол, взял мотыгу, поплевал на руки и обрушил на стену первый удар. Сверху посыпалась труха, попала за воротник и закололась.
– Что вы делаете? – на грани фальцета взвизгнули двое-трое. А один решился на большее: – Зачем вам мотыга?
– Дни, проведенные в темнице, зарубками отмечать.
Удар, как Евахнов и рассчитывал, получился глухим и негромким. Да к тому же сарай полнился стонами, всхлипами и спорами о дальнейшей судьбе. Однако стоило доскам сарая задрожать и заскрипеть, как все разом смолкли. Раненная шершавая доска оскалилась молочно-свежими щепками.
– Чего уставились? – зло повернулся к людям мокрый от пота с воротника до трусов Евахнов.
Пленники таращились на него с испугом чуть ли не меньшим, чем прежде на конвоиров.
– Але, кто тут не понял? – поддержал кумира поклонник. – А ну давай, стенай погромче. Шоб снаружи ниче не слышно было!
– Он зарубки, что дни считать, ставит. Сколько дней будем сидеть, столько зарубок, – объяснил кто-то кому-то.
Потихоньку хныканье и шуршанье пленников возобновились, а затем и достигли необходимой громкости.
– А знаете, господин Лопушанский, – пробило вдруг на бессмысленный треп бритоголового мальчика, – может быть, кто-то считает, что работа банщика – холуйская, сродни халдейской. Только это не так. Хороший банщик, он ведь бог. Он людям в себя прийти помогает…
Генерал опять взялся за мотыгу и за каких-то десять ударов пробил и расширил над земляным, утрамбованным до каменной твердости полом кривобокий лаз, в который тут же втиснулся широкий луч света, похожий на щуп прожектора в ночном небе. И от этого света заполнившие сарай люди стали как бы дальше и менее различимы. Не люди – силуэты.
– …А то, что за девочек с клиента лишнюю копейку возьмешь, так в этом нет ничего худого.
– Ну, кто со мной? – устало смахнул пот Евахнов. И не встретил ни одного решительного взгляда. Пленники отводили глаза, как будто были в чем-то виноваты. Силуэты – они силуэты и есть.
А потом рэкетиры вновь возобновили прения. Но к Евахнову не приблизились ни на шаг.
– Господа, нужно его остановить. Это самоубийство! Мы же цивилизованные люди!
– Да пусть катится. Если не подстрелят, то до полиции доберется, сообщит.
– А если подстрелят?
– Не хочу, не хочу…
– А вот я читал, что в немецких концлагерях так было: за побег одного пятерых заключенных расстреливали. Может, не надо?
– Навалиться всем скопом – хлабысь!
Генерал со злости попытался сплюнуть – не получилось, во рту пересохло от усилий – и схватил поклонника за плечо:
– А ты?
– Здесь змеи, батя, – кисло пожал плечами бритоголовый. – Я их с детства не переношу… Ты, батя, как доберешься до властей, так сообщи о нас…
– Ну, как знаешь, – криво ухмыльнулся Евахнов. – Насильно мил не будешь. Успехов на плантации, если не доберусь до цивилизации.
Рифма удалась неумышленно, и Евахнов совершенно не собирался вкладывать в голос столько сарказма, сколько вышло.
Головой вперед генерал полез в дыру, молясь, чтоб не потерять из карманов брюк документы. Пойди потом доказывай в полицейском участке, что ты гражданин великой России и турист, а не местный бичара. За шиворот скользнула юркая сороконожка, отчетливо вильнула в рукав и прежде генерала оказалась снаружи, оставив очень неприятное ощущение-воспоминание.
Как генерал и ожидал, ставя на неоытность преступников, с тыла сарай не охранялся.
– Эй, – робко донеслось из дыры. Неужто кто-то все-таки решился на побег?
