Ангел света

подделать его подпись. Изабелла могла, вы могли, — горячится Кирстен. — Не из- за этого он себя убил. Не стал бы он убивать себя из-за такой ерунды.

— Тише ты, — говорит Ди Пьеро. Он крепко сжимает ей руку повыше локтя, и она ошарашенно замолкает. Затем тихо произносит:

— Вовсе он себя не убивал. Мой отец, уж во всяком случае, такого бы не сделал. Он бы не оставил меня. Он меня любил. Меня любил. Не только ее… в его жизни было нечто большее… да ему на нее плевать было… я-то знаю. Он мне сам говорил. Когда я пришла к нему. Он хотел, чтобы я стала с ним на колени и мы помолились. Сначала я стеснялась… хотела удрать куда глаза глядят… куда угодно!., куда угодно… на урок тенниса… но потом уступила и стала на колени, и он начал читать молитву, и все пошло как надо… как надо. Он был так серьезен, так любил Бога. Никогда бы он себя не убил. Он любил Бога, и он любил меня и Оуэна… он любил своих детей. Не стал бы он убивать себя из- за нее. Раз он начал молиться, значит, все пошло как надо. Когда молишься, забываешь, где ты и кто с тобой. И нечего стесняться. Словом, я не противилась. Я простояла на коленях десять минут… пятнадцать… ах, не знаю, просто колени у меня заболели, — говорит она смеясь. — Я ведь не привыкла стоять на коленях, большой практики в этом у меня не было…

— Вытри лицо, — говорит Ди Пьеро. — Есть у тебя бумажная салфетка?

Она роется в сумке. Вытаскивает смятую розовую салфетку.

— Он не убивал себя, не стал бы он такое делать, — говорит Кирстен. — Кто-то велел его убить.

Ди Пьеро молча ведет ее дальше. Он даже не дает себе труда возражать ей.

— Кто-то велел его убить… разве не так? Об этом все время слышишь, — говорит Кирстен. — Я же не идиотка.

Энтони Ди Пьеро со своими гладкими, скорее жирными волосами, старательно зачесанными назад; Энтони Ди Пьеро в своей красивой спортивной куртке с шелковым сизо — серым галстуком. Не дает себе труда возражать ей. Тащит ее за собой.

(«Конечно, я помню тебя. Дочка Хэллеков. Кирстен».)

— Скажите мне только: они это сделали? — шепчет она.

Ди Пьеро подходит с ней к ступенькам многоквартирного дома в самом конце улицы. Красивый гранитный фасад, цветное стекло в окнах вестибюля, богато украшенный лепниной портик, придающий дому средиземноморский вид.

Внутри — швейцар в униформе, пожилой белый человек.

Прежде чем войти в дом, Ди Пьеро оглядывается через плечо, смотрит поверх головы Кирстен. Окидывает пространство быстрым и внимательным взглядом. Но остается невозмутим: явно не заметил ничего необычного.

— Приветствую вас, мистер Ди Пьеро, — говорит швейцар.

— Привет, Генри, — говорит Ди Пьеро.

Швейцар нажимает кнопку в лифте и отступает, придерживая дверцу, чтобы Ди Пьеро и его спутница могли войти.

— Благодарю вас, Генри, — говорит Ди Пьеро. Он чуть учащенно дышит, и на его лице — легкий, очень легкий налет пота.

Кирстен вонзает ногти в тыльную сторону его руки. Дверцы лифта бесшумно смыкаются.

— Скажите же, они это сделали? — шепчет она.

Ди Пьеро поправляет галстук, привычным движением обеих рук быстро приглаживает волосы. Он смотрит на себя в тусклое зеркало в золотой раме, старинное зеркало на задней стене маленького лифта.

— Это не исключено, лапочка, — небрежно роняет он.

IV. БУРЯ

ЧЕРЕПАШЬЯ ЛЮБОВЬ

Остров Маунт-Данвиген, штат Мэн Июль 1955

Они что, пихают друг друга или совокупляются?.. Или же (отвернув в сторону свои смешные, холодно-царственные головы рептилий) просто не замечают друг друга?

— Что они делают? — восклицает невеста Мори, вскрикнув и отступая, словно она боится, как бы черепахи не укусили ее голые ноги. Она бросает лукавый взгляд на Ника. Она заинтригована, озадачена, утонченно «напугана», как и положено молодой женщине, внезапно увидевшей два таких странных существа. А если черепахи совокупляются (у всех на глазах, прямо на пляже!), она к тому же должна и смутиться. Теплый розовый румянец должен медленно разлиться по ее нежной коже.

— Черепахи-террапины, — говорит Ник.

— Что?..

— Террапины. Это такая порода черепах.

Точно камни или комья земли, в которые вдохнули сонную жизнь, — глаза смотрят не моргая, хвосты вытянуты. Доисторические существа. Чудовища. Панцири у них горбатые и красиво расцвеченные (желтые полосы по темному грязно-зеленому фону), ноги нелепо длинные. И самец и самка выглядят одинаково. Если, конечно, они не приготовились совокупляться… если они то ли сражаются друг с другом (два самца?)… то ли пытаются пролезть сквозь нагромождение камней, плавника и прочего прибрежного мусора, тогда как проще было бы обойти эту груду.

— Что они все-таки делают? — спрашивает девушка, пытаясь удержать развеваемые ветром волосы. — Бедняжки, они такие сосредоточенные.

Легкий испанский акцент придает оттенок неиспорченности смелым речам девушки. Ник слышит собственный смех — самец вступает в игру. Черепахи с их напряженными, однако ничего не выражающими лицами — правда, как — то трудно считать, что у них есть «лица», — черепахи с их маленькими холодными горошинами-глазками, которые кажутся слепыми, — как раз то, что нужно для бессмысленной светской болтовни, чтобы молодая женщина вроде Изабеллы де Бенавенте могла поохать и поахать в присутствии молодого мужчины вроде Ника Мартенса. И он смеется, охотно показывая ей, что очарован.

Часть ее золотистых волос заплетена в косу, которая пришпилена к макушке золотой пряжкой — пожалуй, слишком крупной — в виде голубя. Известная сентиментальность — вполне в духе латинян. Остальные волосы ее развеваются, подхваченные океанским бризом, и она только и делает, что придерживает их или отбрасывает с глаз быстрым прелестным движением руки. Она стоит над черепахами, сосредоточенно смотрит. То, как они ведут свою странную борьбу — толкают обломки и толкают друг друга, напрягши уродливые головы, медленно загребая воздух лапами… то, как они продвигаются вперед и тут же сползают вбок или назад, чуть не опрокидываясь на свой горбатый панцирь, словно презирая возбужденный в ней интерес («Какие это черепахи, вы сказали, Ник?., терры, террапины?»), — поражает ее, во всяком случае судя по ее позе.

— Головы у них уродливые, — говорит Изабелла, — а панцири очень красивые. — На секунду кажется, что она сейчас тронет пальцем одну из черепах. — Странно, верно, что они не видят себя?.. Не могут увидеть свои панцири! А они, право же, очень красивые. Если приглядеться.

— Да, — бормочет Ник, — красивые.

Изабелла, нагнувшись над черепахами, не слышит его. Такое впечатление, что она искренне ими заинтересовалась — возможно, из вежливости к Мартенсам, чей коттедж стоит на этом в общем-то жалком