— Не на мое вышло? — заметил Тарас, не без ужаса узнавший в отвратительной старухе чудовище, напугавшее их в ущельи горы. — Не на мое вышло? Я говорил, что она не просто шаманка… вот теперь смейтесь! Ну, не сиди в ней бес, как бы осталась она жива?
— Уж подлинно, разве бес отвязал старуху! — заметил Никита. — Я так прикрутил ее, что, кажись, отвязаться сама она не могла.
— А уж я-то как старался! — заметил Тарас.
— Кениля! — крикнул Никита.
Но Кенили не было. Она ушла в юрту. Через минуту она выскочила оттуда, и красота ее получила новый блеск: роскошные волосы Кенили были расчесаны и вились по плечам; сверх русского красного сарафана на плечи ее накинута была новая пестрая кухлянка, в которой цвета были подобраны наподобие радуги. Бледные щеки Кенили были слегка нарумянены, а большие глаза ярко блистали простодушной радостью. Промышленники, долго не видавшие женщин, так были поражены миловидностью дикарки, что вскрикнули в один голос:
— Вот так красавица!
— Для дружка принарядилась, — печально сказал Никита.
Кениля прыгала и весело пела русскую песню.
— А что, братцы? Надо нам отдохнуть да и пообчиниться, — заметил Лука.
Промышленники ушли в юрту. Они спали, обедали, чинили свою обувь, а Кениля все сидела на пороге юрты и смотрела вдаль.
Жалко стало Никите морочить бедную девку.
— Не сиди, не жди напрасно! — сказал он ей. — Не придет твой Степан!
Побледнело лицо дикарки.
— Не придет? — повторила она, остановив беспокойный взгляд на лице Никиты. — Умер?
— Умер, не умер, — отвечал Никита, — а бог знает, где он! Ты вот послушай: все мы попали в одну беду…
— Беду? — пугливо повторила дикарка.
— Да. Окружили нас проклятые изменники, схватили, разделили между собой, словно баранов, и очутились мы в плену.
— В плену? — вскричала Кениля.
— А ты слушай. Я ушел, и Тарас ушел, и Лука ушел, — и вот мы, видишь, теперь на воле. А где Степан — бог весть! Может, тоже ушел и придет сюда, а может…
Никита остановился. Черные глаза дикарки впились в него.
— Убит?
— Как знать! Вишь, ты какая: не идет, так уж и убит.
— Убит! Убит! — повторила она отчаянно.
— Говорят тебе, неизвестно! Ты погоди…
— Ждать! — воскликнула она. — Я ждала! Я долго ждала! Ты вот погляди!
Она схватила руку Никиты и подвела его к стене, где нарезаны были небольшие черточки.
— Ты вот погляди: я день ждала, два ждала, — говорила Кениля, считая пальцем свои черточки, — три ждала, четыре ждала.
Досчитав до десяти, она остановилась и с изумлением смотрела на свои руки с растопыренными пальцами, будто спрашивая: где взять?..
— Начинай снова, — сказал Никита.
Дикарка догадливо сложила пальцы и продолжала, считая черточки:
— Опять день ждала, опять два ждала, опять три ждала… А потом уж и счет потеряла, — заключила она, досчитав и еще раз до десяти, — а его все нет, все нет! Я ходила каждый день на гору, и там его нет…
— Так не ты ли отвязала старуху? — спросил Никита.
— Да, — отвечала Кениля, — она уж была почти мертвая и хрипела, как я пришла… Я довела ее домой, накормила, и она все жила со мной и все каждый день говорила: «Погоди еще день, вот завтра придет…» Я и ждала… И каждый день я думала, что уж завтра не буду ждать, а сама пойду к нему… И уж теперь я и пойду…
И она хотела итти…
— Куда ж ты пойдешь? — спросил Никита, удерживая ее.
— Уж коли он не идет, так меня к себе ждет. Не приду еще — рассердится! Не хочу его сердить, боюсь его сердить! Он и так долго ждет, а будь жив, не заставил бы меня столько ждать.
Никита ничего не понимал, но голос дикарки раздирал его душу. Не зная, чем утешить ее, он сказал:
— Погоди еще: может, он завтра придет.
— Завтра! Завтра!.. Завтра я уж сама у него буду, — вскрикнула дикарка и побежала…
С минуту Никита бессмысленно следил за ней. Дикарка бежала к реке.
— Братцы! — закричал Никита своим товарищам, пораженный страшной догадкой. — Утопится! Утопится!
И он побежал за ней, но, еще не добежав до реки, услышал внезапный шум волн… Достигнув в три прыжка высоты берега, Никита взглянул вниз и увидел лицо камчадалки, ее черные волосы, расплывшиеся по волнам, и часть сарафана, вздувавшегося на воде. Потом все исчезло.
Никита кинулся в воду.
— Вот будет беда, как и Никита утонет! — заметил Тарас, подоспевший в ту минуту с Лукой к берегу.
— Ну, не утонет! — возразил Лука. — Река неширокая… А вот ты хорошо плаваешь — помог бы…
— Да ведь она легонькая: вытащит и один! — отвечал Тарас.
— Что у вас тут, братцы? — раздался задыхающийся голос сзади промышленников. — Я иду к юрте, гляжу: вы все бежите, словно помешанные?..
Тарас и Лука обернулись и вскрикнули в один голос:
— Степан!
— Утонул, что ли, кто?..
— Кениля… — начал удивленный Лука. — Она, видишь ты, все тосковала…
Степан прыгнул на край берега и бухнулся в реку… В ту минуту голова Никиты показалась из воды.
— Степан! — закричал он. — Ты?.. откудова? Вон, гляди, она там… Там… Нырни! Я чуть было не схватил, да духу не хватило.
Степан нырнул.
— Откуда, братцы, взялся вдруг Степан? — крикнул Никита из воды своим товарищам.
В глубине старой юрты, у берегов Восточного моря, где разбросано несколько коряцких шалашей, томился бедный пленник, связанный по рукам и по ногам… А в соседнем шалаше шел пир горой. Коряк Гайчале праздновал великую радость: вчера жена его стала вдруг на колени посреди юрты и родила ему сына; сын, правда, вышел с небольшим изъяном: у него не досчитались одного уха; мужчины и женщины приписали такое несчастие тому, что Гайчале гнул на коленях дуги и делал сани, когда жена его уже близка была к разрешению. Но недостаток уха не слишком огорчил Гайчале, и в радости он назвал гостей.
С утра шли приготовления. Гайчале решился даже убить оленя, а такая роскошь у скупых коряков редкость: они питаются сами и потчуют гостей мертвечиной, а когда нет мертвечины, говорят гостям:
— Потчевать нечем: на беду, у нас олени не дохнут, и волки их не давят, так не прогневайтесь!
Сестры хозяина с утра выставили на улицу котлы и ложки, чтоб их вылизали собаки; такой обычай у них употребляется вместо мытья посуды. Все принарядилось; только женщины оборванны и грязны, да иначе и не бывает. На что, говорят они, женам нашим рядиться и мыться, когда мы и так их любим? И если жена коряка принарядится, муж убивает ее, как изменницу.
Оттого жены их стараются казаться как можно безобразнее и если надевают получше платье, то
