Никто из детей не решался бегать в старый дом, гулять по старому саду, кроме Борьки. Борька прятался туда от злых насмешек своих товарищей; из веселого мальчика он давно уже превратился в угрюмого и злого. Он не мог скоро бегать и не принимал участия в играх, а садился куда-нибудь в темный угол и оттуда следил за товарищами. И только тогда смеялся он, если кто-нибудь упадет и ушибется или когда завяжется драка. По мере того как подрастал Борька, резче и резче выказывались в нем ожесточение, дикость и злоба ко всем. Он пропадал по целым дням, бегая в покинутом саду. Там открыл он множество дорожек под разросшимися кустами. Медленно прохаживался горбатый мальчик по этим дорожкам, передразнивая походку старших: это было его любимое занятие. Неописанное наслаждение находил он, забравшись на чердак пустого дома и спрятавшись там, тихонько бросать камешки в играющих детей, которые с ужасом разбегались, повторяя: «Старик! старик!»
Борька важно прохаживался по залам, гордо отдыхал на креслах, обезображенных молью, иногда протирал пыльное зеркало и долго разглядывал свой горб. Он делал западни крысам, разорял птичьи гнезда, бросал, мух на съедение паукам и с наслаждением прислушивался к их тоскливому жужжанью. Так проводил свои дни Борька в пустом доме.
Мать лежала больная. Она сердилась на сына за его холодность к ней, за его угрюмость и злобу; а Борька всякий раз повторял:
— А зачем я с горбом родился?
Мать плакала, божилась, что злые люди из зависти погубили его. Тогда Борька сжимал кулаки и ворчал сквозь зубы:
— Уж я им, как вырасту!..
Наталья все больше и больше слабела, она чувствовала приближение смерти и упрашивала своего сына не отлучаться от нее.
— Дай мне насмотреться на тебя, мой соколик, касатик ты мой! Не дай своей родной матери умереть на чужих руках, — плача говорила ему мать.
Борьке было уже десять лет; он тронулся мольбами своей больной матери и почти не отходил от ее кровати. Изба была душная и мрачная; стоны да оханья Натальи иногда наводили такой страх на Борьку, что он кидался в пустой сад и, обежав его, возвращался с новым запасом терпения.
Мать же, стараясь удержать при себе сына, слабым голосом рассказывала ему нелепые и страшные сказки, а когда сказки истощились, перешла к самой себе. Обняв своего горбатого сына, она выла, приговаривая:
— На кого-то я тебя оставлю, круглая моя сиротка, без родных, без матери, заедят тебя злые люди… и отец то тебя забыл! Ох-хо-хо!
— Разве мой отец жив? — вырываясь из рук матери, спрашивал Борька и вопросительно смотрел на ее бледное лицо.
— Умер, умер, родной мой Борюшка! — поспешно отвечала мать. — Не в добрый ты час родился на божий свет. Да не брани свою мать злосчастную! — продолжала больная, обнимая сына и целуя его руки. — Ты моя радость, ведь ты у меня, как перст, один, одинехонек, погубили нас с тобою злые люди да их наветы на нас, сирот.
Наталья болезненно рыдала.
— Полно, матушка! — сквозь слезы говорил Борька, проводя рукой по ее иссохшей щеке и утирая ее слезы.
Раз ночью Наталья охала, стонала и поминутно будила сына.
— Боря, а Боря!
— Что тебе, матушка?
— Встань, встань, родимый! ох, мне тяжело! зажги-ка, Борюшка, лампаду, я хоть помолюсь. Ох-о- ох!
И больная металась на постели.
— Да лампада горит! — отвечал сонный сын потягиваясь.
Прошло несколько минут.
— Боря! Боря! — испуганным голосом воскликнула мать.
— Что тебе, матушка, нужно? — подойдя к постели, спросил сын.
Больная выставила свои костлявые руки из-под одеяла и жалобно сказала:
— Боря, дай я тебя обниму! Глаза, — прибавила она с испугом, — словно что застит, и так душно здесь.
Она указала на грудь.
— Раскрыть дверь, матушка? — тревожно спросил сын, нагнувшись к лицу матери, которая, как слепая, ощупала его лицо и жадно стала целовать.
— Боря!
— Что? — сквозь слезы спросил Боря, растроганный судорожными ласками своей матери.
— Зажги свечи у образа, да побольше! я хочу на тебя посмотреть; что-то больно темно, Боря!
Больная начала протирать глаза.
— Скорее же, скорее! — говорила она с трепетом.
Сын кинулся зажигать свечи, лежавшие на деревянном углу, под образами. Он уставил весь угол зажженными свечами, а мать все повторяла:
— Еще, Боря, еще, родимый!
— Больше нет! — с удивлением сказал Боря.
— Ну! ладно. Поди сюда!
И мать силилась приподняться. Сын близко наклонился к ней. Она дрожащими руками старалась снять с своей шеи маленький образок.
— Что ты хочешь, матушка? — ласково спросил сын.
Мать молча указала на образок, сын снял его; больная набожно перекрестилась, поцеловала образок… Вдруг все тело ее задрожало, она приподнялась, схватила сына за голову, прижала судорожно к своей иссохшей груди, поцеловала и простонала:
— Господи, услышь мою молитву!
И больная приложила свой образок к голове сына и медленно опустилась на подушки.
— Мама, сударыня моя, голубушка, сродная ты моя! — закричал сын, поддерживая мать; но она молчала. Боря начал метаться у ее ног и с воем приговаривал:
— Золотая моя, сударыня моя, лебедушка моя!
— Боря! — слабо сказала мать.
Он встрепенулся и кинулся к ней.
— Боря, сними с пояса ключ от сундука, — едва внятно пробормотала больная.
Он исполнил ее желание: снял ключ, висевший у нее на поясе.
— Ну, где он? И больная ловила руками ключ.
— А, вот!.. Слушай, Боря, слушай! — таинственно сказала она.
Боря весь превратился в слух.
— Смотри… сундук; направо под душегрейкой… лежит ларец… завернут в тряпицу… да ты слышишь ли меня?
И мать искала руками сына, Который уже сидел на корточках перед раскрытым сундуком и рылся.
— Боря, где ты? послушай свою мать! ведь это я тебе скопила, это все для тебя, мой касатик; отец- то твой богат, да все злые люди. Ох я, горемычная!
Сын не слушал ничего. Наконец он радостно закричал:
— Нашел!
Голос у больной стал тверже.
— Боря! слушай, слушай, что я тебе хочу сказать… Больная скрестила руки и, стараясь собраться с силами, продолжала:
— Ведь Антон не отец твой…
— Что тут лежит? — перебил Боря, подавая ей ларец. … Больная с испугом ощупала ларец.
— Деньги, Боря, деньги… спрячь их, спрячь! а то отнимут у тебя…
