Но вдруг он вскрикнул и, отклонившись от забора, сердито сказал:
— А! колоться булавками! хорошо же, я не выпущу косы!
И, поглаживая косу, он хвалил ее и тянул к себе. Ему противились.
— Что вы делаете? — раздался голос над его головой.
Он поднял голову и увидел на заборе личико белокурой девочки лет двенадцати, с лукавыми глазами и раскрасневшимися щеками.
— А, а, а, здравствуйте! — сказал Граблин.
— Оставьте косу! — настойчиво закричала ему девочка.
— Зачем вы колетесь булавками? — спросил он.
— Мы и не думали!
— Как не думали? вы, пожалуй, станете отпираться, что и рябину не качали на меня?
— Нет! — смело отвечала девочка, едва сдерживая радостный смех, что детские их шутки удались. — А! а, а! так-то: вы отпираетесь! — протяжно сказал Граблин и сильнее потянул к себе косу.
— Ну, что это? — жалобным и пугливым голосом проговорила ему из-за забора невидимая его пленница, а белокурая девочка, вся вспыхнув, повелительно закричала на Граблина:
— Что вы делаете! как вы смеете! знаете ли, что это наша барыш…
— Соня! — крикнула строго пленница.
Соня скрылась.
— А, Соня! — весело сказал Граблин и, обращаясь к своей пленнице, спросил: — А вас как зовут?
— На что вам?
— Мне хочется знать имя той, у которой такие удивительные волосы.
— Федора! — скороговоркой отвечала пленница.
— Федора? не может быть!
— Право.
— А по батюшке как?
— Фарафонтьевна.
— У, у, у! какое мудреное имя! — заметил Граблин.
Пленница пробовала освободить свою косу; но Граблин держал ее крепко.
— Пустите меня! — сказала она таким голосом, что Граблин быстро спросил:
— А который вам год?
— Двенадцать!
— Двенадцать… — протяжно повторил Граблин и потом наставительно продолжал: — Зачем же вы шалили?
Ему ничего не отвечали.
— Соня, а Соня! правда, что твою барышню зовут Федорой Фарафонтьевной? — спросил Граблин.
Пленница засмеялась и отвечала:
— Ее нет, она сейчас придет!
— А зачем она пошла?
— Жаловаться на вас!
— Кому?
— Кому нужно!
— Вам же будет стыдно, когда узнают, что вы…
— Я вам подарю букет цветов из нашего сада, пустите меня! — живо перебила его пленница.
— Нет! я не хочу ваших цветов, а дайте мне слово, в первый раз, что я вас увижу, вы попросите у меня прощенья и поцелуете меня!
— Извольте, хоть сто раз! — весело отвечала пленница.
— Ну, значит, что вы меня обманете, если так охотно согласились.
— Зачем мне вас обманывать! я это со страху сказала: боюсь, что меня накажут… вам не стыдно и не жаль будет меня? — вкрадчиво, жалобным голосом спросила пленница.
Граблин пожал плечами.
— Знаете ли что, — отвечал он, — вы обманули меня: вам не двенадцать лет!
Пленница молчала.
— Хотите, я выпущу вас, только просуньте мне вашу ручку, чтоб я мог на нее посмотреть и поцеловать ее.
— Ну, что же вы, согласны? а не то, я так целую ночь простою! -
— Стойте, сколько вам угодно, но я не дам вам руку целовать! — отвечала пленница.
— Почему?
— У меня руки грязны!
— Не может быть! — смеясь, сказал Граблин.
— Божусь, и они такие большие, что надо будет весь забор ломать.
— Ну, подставьте губки.
— Тоже не могу: я чернику ела сейчас! — смеясь отвечала пленница.
— Вы просто смеетесь надо мною! — сердито сказал Граблин и, потянув к себе косу, продолжал: — Ну если вы не хотите мне дать вашу ручку поцеловать, так я буду целовать вашу косу.
— Целуйте, сколько душе угодно: они у меня подвязные.
— Не может быть! в ваши лета вам не позволили бы подвязных кос носить.
— Мне все позволяют, что я хочу делать!
— Но я уверен, что вам не позволяют таких шалостей делать, как вы сейчас со мною сделали.
Пленница молчала.
— Что же вы не отвечаете?
— Она сердита на вас и не хочет с вами говорить! — заметила Соня, появившаяся опять на заборе.
В ее лице столько было лукавства, что Граблин невольно огляделся кругом, нет ли какой западни,
— Ты жаловаться ходила?
— Кому? за что?
— На меня!
— Вот еще! я ходила кофей пить.
— Вы далеко живете? — спросила пленница Граблина.
— Далеко-с! — отвечал Граблин.
Соня засмеялась и, указывая на окна его, сказала:
— Вон, вон его окны, где старуха смотрит.
Граблин быстро повернул голову посмотреть на мать; в то самое время раздался легкий звук ножниц и за ним сильный порыв смеху.
У Граблина в руках остался кончик косы с голубой лентой.
Соня и пленница с визгом исчезли. Граблин стал смотреть в щелку забора, но густые кусты акации мешали ему что-нибудь видеть в саду.
Долго еще Граблин стоял у забора, насторожив ухо, в ожидании, не услышит ли опять веселого смеха и звучного голоса своей ускользнувшей пленницы. Но ожидание было напрасно.
Старуха мать, смотревшая в окно, окликнула своего сына, который, сам не зная отчего, покраснел и побежал домой, совершенно забыв о своем намерении прогуляться.
— Что это ты в чужой сад смотрел? — такими словами встретила его старушка.
— Да там кто-то шалит, так я хотел… — запинаясь, отвечал Граблин.
— Я тоже заметила: моих цыплят заманивают; вчера одного принесли от них: говорят, барыня принесла.
— Вы знаете, кто они такие? — быстро спросил Граблин.
— Нет! девчонка сунула мне в руки цыпленка и убежала.
