приеду, — торопливо сказала Полинька и вышла.
Проводив ее глазами, хозяйка начала все обнюхивать и рассматривать.
— Поздно приду! — ворчала она. — Добрые люди уж спать теперь ложатся, а она в гости едет.
Полинька вышла за калитку. На улице было темно и сыро.
— Сюда, барыня, сюда! — крикнул извозчик, открывая дверцы кареты.
— Кто тебя прислал?
— Кто? — запинаясь, повторил извозчик. — Да кирпичовский артельщик нанимал.
— А! ну, так скорее, скорее!
И Полинька кинулась в карету, горя нетерпением видеть Надежду Сергеевну.
Извозчик лениво захлопнул дверцу; четвероместная карета медленно двинулась. Сырой и душный воздух, скопившийся в ней, неприятно подействовал на Полиньку. Унылый вой ветра теперь еще яснее слышался ей, а дождь громко барабанил в крышу кареты и неистово стучал в стекла, будто негодуя, зачем их не отворят. Мысли Полиньки были печальны: положение Кирпичовой представлялось ей в мрачных красках. Она жалась в угол кареты и плотнее куталась в свой бурнус.
Вдруг в карете послышался легкий шорох.
Сильный страх охватил Полиньку. Она прислушивалась, с усилием всматривалась, — наконец стала храбриться, старалась отвлечь свое внимание, даже начала тихонько петь; но карету сильно тряхнуло, и что-то живое зашевелилось в ней.
Полинька с ужасом кинулась к окну, отворила его и закричала извозчику:
— Стой!!
Но слабый голос ее был заглушен воем ветра и стуком колес. Дождь хлестал ей в лицо, ветер срывал с нее шляпку… Полинька отшатнулась в глубину кареты и снова тот же шорох явственнее прежнего послышался ей.
Ни жива ни мертва, села она на свое место, и кровь хлынула ей в голову, сердце замерло: против нее в темноте сверкали два глаза, неподвижно устремленные на нее.
В одну минуту в уме испуганной девушки мелькнула тысяча предположений. Не вор ли? но что за мысль забраться в карету? и что у нее взять? разве один бурнус?.. «Что же это такое?» — в ужасе спрашивала себя Полинька, не сводя глаз с угла кареты, где продолжали сверкать неподвижно устремленные на нее глаза.
Или это призрак, порожденный ее расстроенным воображением?
Страх всё сильней овладевал ею, и, наконец, она бросилась к дверце кареты и торопилась открыть ее; но дрожащие руки плохо повиновались ей, силы изменяли…
Карета быстро катилась по мостовой с страшным стуком, блестящие глаза стали все ближе и ближе подвигаться к Полиньке.
— Кто тут? кто тут? — закричала она диким голосом.
Ответа не было. Полинька кинулась к другой дверце и пыталась отворить ее. Все было напрасно: ручка вертелась, а дверца не уступала, как будто была заколочена.
— Боже мой! боже мой! — в отчаянии повторяла Полинька и, закрыв лицо руками, заплакала. Глухие рыдания раздавались в карете.
И вдруг тихий, дрожащий голос спросил:
— О чем вы плачете?
— Борис Антоныч! — вскрикнула Полинька. Она не ошиблась: то был действительно горбун.
— О чем вы так горько плачете? — более твердым голосом повторил он. — Зачем вы здесь? — в ужасе спросила Полинька.
— Мне нужно вас видеть! Отчего вы мне не отвечали на мою сегодняшнюю записку? — строго спросил горбун, приближаясь к Полиньке.
— Выпустите меня ради бога, выпустите! — отчаянно кричала она, мешаясь в карете.
— Одно слово! — умоляющим голосом сказал горбун.
— Я не хочу вас слушать, выпустите меня! — продолжала кричать Полинька, зажимая себе уши.
— Палагея Ивановна, неужели…
Горбун не успел договорить своей мысли, как Полинька кинулись к окну и, высунувшись из него, кричала:
— Стой! спасите, спасите!
— Палагея Ивановна! что вы делаете? успокойтесь!
И горбун с силою оттащил ее от окна, потом пошарил в углу кареты, и в ту же минуту карета остановилась.
Горбун отворил дверцы и, отбросив подножку, сошел вниз, но на последней ступеньке остановился и, повернувшись к Полиньке, сказал:
— Я вижу, что вы решились меня убить своим безрассудным поведением. Вы мне не даете слова сказать вам в мое оправдание. Но вы теперь ошиблись. Я употребил средство даже неприличное в мои лета: я спрятался, в карете… не затем, чтоб оправдываться… я хотел с вами говорить о деле очень важном, где наши отношения были бы совершенно в стороне. И вы жестоко меня обидели… Вы меня выгнали, Палагея Ивановна! смотрите, не раскайтесь!
Горбун спрыгнул и стал проворно захлопывать ступеньки.
Полинька испугалась. Голос горбуна звучал такой искренностью… и он сам так покорен… между тем, что же будет с Надеждой Сергеевной?
И бедная девушка машинально произнесла:
— Борис Антоныч!
Как ни был слаб ее голос, горбун расслышал его; в одну, секунду он очутился опять в карете против Полиньки и спросил ее:
— Что вам угодно?
Но быстрота, с какою вскочил он в карету, поразила Полиньку, и в новом испуге она отвечала:
— Я вас не звала!
Горбун заскрежетал зубами и, быстро выпрыгнув из кареты, угрожающим голосом сказал:
— Прощайте… может быть, навсегда!
Потом он засмеялся по-своему — тихим ироническим смехом, с силой захлопнул дверцу кареты и дико закричал кучеру:
— Эй, вези, куда приказано!
Горбун не выходил у Полиньки из головы. Его большие сверкающие глаза, голос, которым он прощался с ней, быстрота движений, странная в такие лета, — все так поразило ее, что она не могла ни о чем больше думать…
Уж не один, а тысячи горбунов сидели в карете: их глаза были устремлены на нее, и скрежет зубов заполнял карету. Полинька чувствовала, что в голове у ней все вертится; горбуны тоже завертелись… Полинька закрыла глаза и прислонила головку к углу кареты. Она не помнила, долго ли оставалась в таком положении… ветер вдруг пахнул ей в лицо, и знакомый голос произнес так проворно, как только могут говорить одни сидельцы Щукина двора, зазывая прохожих в лавки:
— Пожалуйте-с!
Узнав кирпичовского артельщика, обрадованная Полинька чуть не кинулась ему на шею.
— Здесь? — торопливо спросила она.
— Здесь, пожалуйте-с! — отвечал артельщик и, пропустив Полиньку в калитку, закричал извозчику: — Пошел!
Калитка с шумом захлопнулась. На дворе была страшная тьма. Нигде ни признаков огня. Дождь лил как из ведра.
— Куда же мы приехали? — спросила Полинька, осторожно ступая по какой-то скользившей доске за своим вожатым.
— Пожалуйте-с! — отвечал опять артельщик и стал подниматься на какое-то крыльцо.
Они вошли в сени, потом, отворив какую-то дверь, снова поднялись по лестнице и, наконец, очутились в длинном и темном коридоре. Шаги их печально раздавались в тишине. Сырой, удушливый воздух, паутина, которую Полинька чувствовала на своем лице, — все показывало, что люди были здесь
