бросали вверх. Но нет. Торжественной встречей и не пахло.
Небольшой пеший оркестр играл унылую мелодию, полную глухих басовых звуков. Пом-пум-пубум-пум- пубум-пубум-пубум!.. Шестеро угрюмых мужчин, в траурных повязках, несли на плечах обтянутый влажной черной материей гроб. А следом шаркали по асфальту люди, кто с желтыми хризантемами, кто с еловыми венками, кто так просто. Лица хмуры, во взглядах сочувственная сосредоточенность. Среди провожавших покойника крепко сбитыми фигурами выделялись несколько старающихся держаться вместе седых мужчин в полувоенной форме, в выглядывающих на груди тельняшках.
Мистер Смит хотел сказать, что встретить похоронную процессию – дурная примета, но мысленно себя быстренько одернул. Сделка была на мази, но проценты адвокатской фирме, где служил поверенный Смит, еще не перечислили. А слово – не волнистый попугайчик. Вылетит, не поймаешь.
– Это директора лучшего ресторана в Виршах хоронят, – посчитал правильным объяснить серьезность сцены Виталий Ефремович, глядя не за окно лимузина, а на венчающий перстень камушек, будто пряча глаза, – Хороший был человек. Из афганцев. Его здесь любили.
Переводчица, отрабатывая командировочные, застрекотала подсказку по-английски.
– Сердце не выдержало? – вяло полюбопытствовал сам больше всего на свете боящийся сердечных болезней господин Смит.
– Нет. Его убили, – продолжал ловить свет камнем на перстне Виталий Ефремович.
– У вас тут настоящее Палермо, – осторожно высказался адвокат Смит. Наконец он понял, что ему напоминает этот городок. Как-то американец обслуживал одну малозаконную сделку в Южной Италии. Там тоже были серые стены и такие же угрюмые лица.
Виталий Ефремович хотел заметить в том смысле, что встретить покойника – плохая примета. Но вовремя прикусил язык. Сделка еще не была завершена.
На лимузин не оборачивался никто из провожающих Александра Павловича в последний путь. Только один человек, притормозив и так не быстрый траурный шаг, зацепился глазами. Мистер Смит тоже сквозь затемненное стекло обратил внимание на этого местного персонажа. Не высокий и не низкий, с серым железом в глазах, с будто запаянным ртом. В дорогом приличном костюме, будто одевался не в этой глуши, а на Беверли Хиллс. Не хотел бы пересечься интересами с таким человеком господин Смит.
Но не только он следил за пришедшим проводить друга Сергеем Шрамовым.
– Я те говорил, что он здесь нарисуется обязательно! – толкнул локтем в бок Словаря Малюта, – Гляди, вот он! – и столько высокой радости было в этом возгласе, что задавись. Типа, совсем другое воскликнул Малюта, – мол, сейчас грохнем гада, уберется ментовская комиссия из Виршей, и жизнь наладится! И вернем себе авторитет с лихвой, и всех пришлых урок будем мочить уже сразу на подходах! Потому что быки выше воров по праву сильных!
Развенчанные главари продолжали жадно следить за похоронной процессией из-за ларечной витрины. Лишенная сознания ударом напрлненного песком носка по кумполу продавщица продолжала сохранять горизонтальность.
– Ты гляди, какая борзотень! – даже восхитился отвагой закадычного врага Словарь, – Его словесный портрет каждый ментяра вызубрил, а он внагляк чешет по проспекту.
– Можно считать, что уже дочесался, – жутко улыбнулся цыганскими лиловыми губами Малюта, достал из под куртофана обрез, передернул затвор и протянул оружие Словарю.
– Нет, родной, – поправил подельника Словарь, – Пулять будешь ты, а я на страховке, – вечный короткостриженный мальчик со значением заслал патрон в патронник «Беретты».
Малюта остался не согласен, но вслух ничего не высказал – помаленьку-потихоньку в их спарке Словарь все больше начинал верховодить. Оба неуловимых мстителя одновременно потянулись к отпирающему дверь ларька шпингалету. Тихонько выскользнули наружу и вежливо притворили за собой дверь.
Пропустили, прячась от непогоды под подъездным козырьком, осунувшуюся, заплаканную и поддерживаемую под рученьки сердобольными тетками женщину в черном. Следом медленно переступали лужи два мальца лет семи и десяти в негнущихся драповых пальто – видно, больше в доме ничего траурного цвета не нашлось. Один из подчиненных усопшего нес над детьми раскрытый черный зонт. Будто огромная летучая мышь распахнула крылья над детскими судьбами.
Грустную думу думал бредущий за гробом Шрам. Он обещал лежащему теперь в гробу человеку, что все будет путем. И человек в Шрама поверил. Разве мог после такого Шрам не появиться на похоронах, не отдать последний долг Александру Павловичу?
И глубоко до фени было Сергею, что городок кишит засланными именно против него операми. Что после подозрительной кончины майора в городе во всю прыть орудует спецовая ментовская комиссия. Что по городу второй день идут повальные облавы в рамках операции то ли «Перехват», то ли «Трал», то ли как там ментовское начальство придумало. Пусть себе роют землю копытами, Сергей авось как-нибудь выпутается.
Все, кто любил и уважал Александра Павловича, сегодня в похоронной процессии. И Шрам тоже всплыл с глубокого дна, не умея отсиживаться в такую горькую минуту. Будь, что будет. Двум смертям не бывать.
И тут Шрам, наверное по подсказке свыше, обратил внимание на охотничков, и узнал стремящихся сблизиться ореликов. И сквозь траурные думы врубился Шрам, что эти гаврики появились здесь именно по его душу, и что под шмотками у них припрятаны огнестрельные гостинцы.
Но таково было возмущение Шрама наглостью отмороженных гоблинов, что он сам первый двинулся на них с голыми руками. Это ж насколько нужно положить на даже не понятийные, а обыкновенные межчеловеческие законы, чтобы явиться разбираться на похоронную церемонию!? Это ж как нужно заплыть тупыми мозгами, чтоб начхать на горе матери и детей!? Да еще и поставить детей и вдову под шальные пули?!
Нет, опомнился Сергей, он не устроит здесь кровавый кавардак. Он уведет ублюдков за собой подальше от невинных людей, пусть и в падлу делать ноги от таких подонков.
На миг Сергея заслонила группа приехавших проводить товарища в последний путь афганцев. И когда афганцы прошли мимо, Словарь и Малюта не зафиксировали больше Сергея. Был да сплыл.
– Ты куда, контуженный, за обрезом полез? – зашипел гюрзой Словарь на растерявшегося и от растерянности готового наломать дров подельника, – Ты в кого, контуженный, палить собрался? В белый свет, как в копеечку?
– Но ведь я его только что видел! Я даже запах его чуял! – не по делу стал оправдываться Малюта.
– Ты – направо, я – налево по улице! – принял решение Словарь, – Вычислишь его, кричи во весь голос!
– Что кричать? – продолжал тормозить цыганоглазый.
– Что-нибудь в масть кричи. Типа, на кого ты нас покидаешь, отец родной?! Во весь голос кричи! – и подельники помчались в разные стороны, будто цокнувшиеся бильярдные шары.
Сергей обрадовался. Он уже хотел выйти из подворотни, но тут новая напасть. От хвоста траурной колонны отделились трое неприметных граждан и поспешно засеменили именно туда, где спрятался Шрамов. А с другой стороны – еще трое. Была вероятность, что незнакомцы просто собрались справить малую нужду – вот так сразу всем приспичило. Но толку самого себя парить? Не только местная ботва пасла Шрама на похоронах, а и опера.
Мимо мусорного бака, через кем-то списанные в утиль хромые стулья, по собачьим какашкам Сергей ринулся вглубь подворотни. И правильно, за спиной последним звонком покатилось, пачкаясь о кирпичные стены:
– Гражданин Храмов, остановитесь!.. – эх, с какой удалью припустили следом! Негласно всем понаехавшим бригадам было сообщено, кто повяжет храма, может гулять домой к семье и близким со сверхзвуковой скоростью, вот менты и старались, – Гражданин Храмов, остановитесь!!!..
Более глупое требование трудно было представить. Сергей перекувыркнулся через низкий штахетник, был облаян мопсом, выгуливающем на поводке жирную старуху в калошах. И топот и хеканье за спиной беглец слышал чересчур прекрасно. Поэтому, не тормозя лишнего, окунулся в желтый чахоточный лампочный свет и нашатырную вонь подъезда. И откусывая от этой вони глотки кислорода, помчался вверх по лестнице.
