энергией молодого волка – уже получится сила.»
Дикторша «Вестей» радостно сообщила:
– Самолет прибыл на Внуковский аэродром. Александр Тасум спустился по трапу, одетый в фисташковый костюм от Валенси. Внизу его встречали девушки в национальных одеждах с цветами. Милиция не смогла задержать преступника...
«А еще Праслов знает, что Сергей Шрамов не повязан с той стаей, которая уселась сейчас на Питере.»
– А еще, – подсказал Праслов, – Я почуял, что Сереге Шраму заподляно по натуре на кого-то шестерить. Даже за охренительные бабки. По этому вопрос стоит об равноправном союзе нерушимом.
«Еще Праслов дал понять, что и с „уголковыми“ запутками подсобит, чем сможет, если сойдемся в главном.» – Шрам косяком глаз обветривал блатную камеру. Больше всего прикололо, что трубы у рукомойника пребывают на последнем дыхании. Наверное, депутат-непоседа на них часто отжимается, мало ему шведской стенки.
– Ну что, Шрам, охота тебе ввязаться в поножовщину с питерскими паханами, набитыми баксами, обложенными со всех сторон стволами и быками, прикрытами, как японские церкви, кучей крыш? – поторопил гостя с решением хозяин.
В слух не добавил хозяин, что предлагается ввязаться, имея за спиной списанного авторитета, а ныне зека, Праслова и Эрмитажные списки, с которыми тоже не ясно – динамит это или хлопушка с конфетти?
И тут депутат пригубил, наконец, мадерки. А то уж Серега грешным делом не отметал вариант, что пойло злой химией закрашено. Что депутат бадягу развел для замыливания зенек, а сам от тоски подрядился борзого пацана Шрама мочкануть.
Однако все равно не стал хлебать напитки из своего стакана Сергей. Поостерегся...
3
– Шрамов из триста девятой опять в гости просится. Наличкой, говорит, заплатит.
– Ишь, разгулялся, – прапорщик сплюнул замочаленную зубами спичку в пластмассовый стаканчик, где такого добра к концу смены накапливалось преизрядно. – Ишь шустрый. «Трубу» ему отнес?
– Оттуда иду, – подчиненный снял фуражку, провел ладонью по залысине.
– Ишь, гуляка выискался. – Прапор задумался, прапор не спешил. Необычное что-то творится. Ходит человек по камерам, денег не жалеет. Не случалось такого на памяти прапорщика.
– Нам все едино, наличкой или куда, – прапор не торопился. Необычное-странное-подозрительное- потом расхлебывай. Но с другой стороны: платит-пополняет-мне хорошо-всем хорошо. Не пустишь, потом тебе же свои укажут – навару нас лишаешь, паря, слишком нажористо живешь, да? Ну так поделись с товарищами по труду.
– Шрамов, говоришь...
Хотя опять же подозрительно, чего это он по гостям разбегался. Прапору в голову забрело воспоминание: детство, книжка с картинками про Винни-Пуха, Пух этот с корешем Пятачком по четвергам завсегда шлялись по гостям, всех обходили, кто жил там в это... как его...
Да, нелегок ты, хлеб старшего.
– Пусть идет. Но, – прапор забросил в рот новую спичину, – ежели опять запросится, – махнул рукой, – иди. Скажешь мне опять, решим...
«Или совета попытать?» – провожая взглядом выходящего подчиненного, прапор положил руку на телефонную трубку. Хотя никто не любит, когда дополнительно нагружают. Но с другой стороны....
Глава девятая. Лазарет
Крест-накрест сложили «Кресты»,
Схоронив судьбы заживо там.
Развели нам к свободе мосты,
Приковали навечно к «Крестам».
1
– Можно вам задать вопрос?
– Да бога ради.
Как же не оказать любезность частному лицу, желающему оказать безвозмездную помощь.
– Туберкулезников хватает?
– Спрашиваете! – воскликнул доктор, удивившись столь наивному вопросу.
– А чего ж их в больницу не определяют? Заразная болезнь, потом по городу разносят.
– Тюремная больница у нас, голубчик, одна, вот почему. И она старая, маленькая, тесная. Забита всегда под завязку. Вот пусть соберутся ваши милосердные частные лица, сбросятся и выстроят еще больницу, а лучше сразу две, тогда станет полегче.
– А совсем шклявых, кто в последней стадии, хотя бы для них-то можно топчан найти?
– Их стараемся определять в стационар, – твердо сказал лепила.
– Но я смотрю, сидят доходяги доходягами, одной ногой в могиле, кашлем душатся. – Шрам маячил в центре смотровой, руки в карманах. Типа ходить кругами мимо шкафчиков, из которых вдруг чего зек возьмет и сопрет, не следовало. Дубак полезет с острасткой, помешает интересному разговору.
– А вы думаете, они обращаются? – воротя фотокарточку куда-то в сторону, сокрушенно покачал головой доктор. – Сами себе поставить диагноз они не могут. Дохают в камерах, на что-то надеются, непонятно на что.
– Вчера человек один умер, у него тоже был тубик. Вчера утром, помните?
– Да, был вчера один чахоточный.
– У него болезнь в последней стадии или не в последней?
– В последней.
– День до этого я с ним свиданькался. Доходяга, конечно, но встречал я похуже людей и то еще долго пыхтели. А тут раз и кинул человек ласты, в смысле умер. Не похож, он, по-моему, был на того, кто завтра должен умереть.
– А насколько он по-вашему должен быть плох? Не знаю как день назад, но ко мне его привезли в виде мешка с костями. Живот прилипал к спине. А кожа-то...
Поискал глазами. Отыскал на столе желтый листок какой-то рекламки, поднял ее, потряс.
Вот такого цвета. Это, батенька, последняя стадия и есть. Когда и в стационаре уже не всех вылечить можно, а уж здесь. Знаете, голубчик, в духоте и тесноте еще более крепкие люди могут в одночасье скончаться, мгновенное удушье и адью, а ваш... кто он вам там... совсем плохой был.
Чем-то особенным прилипла к зрачкам Сереги рекламная малява. Две мыслишки зацепили Шрама. Первая – шкурная. Панас кончился, а ведь недвусмысленно знал Панас, на какой зоне кормил гнус Шрам. И может быть даже был в курсах, что с той зоны Шрам в рывок отвалил. Поспрошали бы Панаса любопытные следаки, а потом бы сверили начерпанное дерьмо с личным делом Сереги. И вот уже в проруби всплыла бы неувязочка – по досье Шрам чист перед законом по прежним годам, а тут живой свидетель на такие бумажные слова крест клеит.
И ради звездочки на погоны какой-нибудь ушлый следак пошел бы землю трахать-колотить, запросы рассылать. Врядли бы он дохрючил, что Шрам за стирку прежней биографии два лимона зазеленил. Но что-нибудь опарышевое надыбать мог запросто.
Вторая мыслишка попроще. Что и сам Серега по лезвию пляшет. За его шкуру засланы бабки, и кто-то их врядли мечтает возвернуть в зад. Где нибудь, может, на камере, может, в какой служебке, а может, и здесь, на больничной койке засел отвязанный боец, для которого слова «Шрам» и «труп» не отличаются по смыслу. Мыслишки покрутились и улетели на хутор бабочек ловить.
– Знаете, – глядя, как задумчиво жует глазами Шрам желтую рекламку, произнес доктор, – я вам как медик скажу, вашему... э-э... знакомому повезло. Не жилец он был, не вытащили бы его и в больнице, а вот намучиться мог. Наверное, нам всем того можно пожелать – быстро и безболезненно уйти...
2
– Так вот, этот Зелик, когда порывал с очередной подругой, забирал обратно все подаренные духи, шубки, браслетики вплоть до нижнего белья.
– А я свою учил: «Ты – дура, – говорил, – жрать готовить не умеешь. А вот сидел один комдив при
