бойца скользнули в служебные помещения, да так нагло и демонстративно, типа, Шрам должен совсем уж совком быть, чтоб не сделать ноги. Но Шрам не собирался мотать, не доев филе судака под клюквой.
И даже захотел бы, уже свалить по хорошему Шрам не успел бы. За его стол подошел собственной персоной Евгений Ильич Фейгин и вежливо так спросил:
– Не помешаю? – и не дожидаясь кивка, сел, – А ведь это я, уважаемый Сергей Владимирович, много лет назад порешил неосторожного фотографа и его партнеров по префу. Только ничего мне это не дало.
Будто ему совершенно не любознательно, Шрам встал и свалил в туалет.
Прошло несколько минут, и шестерки Фейгина забеспокоились. Не шибко маскируясь, они подгребли к двери с контуром писающего мальчика. Вышибли ее ногой, и их рожи обвеял холодный ветер, врывающийся в разбитое окно.
Шестерки кинулись к командиру, чтоб доложить, дескать Шрам ускользнул. И вдруг обнаружили, что их шеф не дышит. Сидит на стуле перед тарелкой с вареной осетриной и не дышит. А в груди напротив сердца торчит мельхиоровая вилка.
Глава шестнадцатая. По ком тюрьма плачет.
Смотри-ка, Вань, какие клоуны!
Рот хоть завязочки пришей!
Ой, Вань, гляди как размалеваны,
А голос, как у алкашей.
По улицам, звеня сумками, разбредались по гостям пешеходы. Молодые подонки пуляли в небо китайскими петардами. Им на головы в ответ умиротворяюще сыпался мелкими хлопьями последний в этом году снег.
С моста просматривались в переулке Матвеева задумчивые рыла икарусов. Еще стадо икарусов торчало на набережной Мойки. При въезде на Театральную площадь тридцать первый трамвай обогнали две «скорые» с выключенными мигалками и свернули на Декабристов.
А иномарок-то, иномарок перед Мариинским театром сегодня! Джипы, «бээмвухи», «вольвешники», «феррари»... Понаехало, что на футбол!
Как обычно, театральные пассажиры выползали из трамвая долго. Пока бабцы придержут свои подолы, а мужики, джентельменствуя, протянут к ним хваталы, пока театральные одуванчики-старушки пересчитают подножки.
– Я тебе, старому гондурасу, говорила, надо на маршрутке. «В трамвае, в трамвае»! Жмот!
– Слушай ты!.. Помолчи пожалуйста! Переставляешь ноги и переставляй!
За пятнадцать шагов до Мариинки пару в шубах тормознули и взяли в кольцо.
– Лишний билетик есть?
Хмурые, серые лица, лыжные шапочки на бровях, руки в карманах.
– Нет билета. Ну-ка, ребята, дайте пройти!
– А если поискать? – кольцо сжималось.
– А если милиция? – храбро выпалил кавалер.
– А если бабу твою порежем? – в кольце сделалось невыносимо тесно.
– А если я закричу? – вполголоса пригрозила дама.
– А если кричалку выдернем...
Всем шарящимся по площади бычкам приспичило попасть в театр именно сегодня. Но самые конкретные причины для этого были у Вензеля со Шрамом, и Вензель даже через подставных лиц скупил добрую долю билетов. И часть уничтожил, чтоб меньше посторонних зевак под ногами путалось.
А знаменателен последний вечер этого года в Мариинке был тем, что давали три эпизода из лучших постановок в одном флаконе, пардон, за один сеанс. Типа, только сегодня в театре разом соберутся все примы и золотые голоса. Тем паче, под Новый год оперно-балетные звезды скопом вернулись с гастролей. Следующего такого удобного случая жди, как Робинзон на необитаемом острове.
– Настоящая русская зима, – постановил Роберт Ливси, раскурив трубку и отфыркиваясь от снежинок. – Сибирская.
– Для англичан все, что гуще дождя – снег, а все, что холоднее чая – зима. Побывайте в Кембрийских горах, доктор, и вы узнаете настоящую зиму, – шотландец Мак-Набс насыпал на бумагу лучший из вирджинских табаков и ловко скрутил на машинке папиросу. И вряд ли понял, что по этому поводу прогнал один из тусующихся недалече пацанов другому, такому же правильному пацану:
– Глянь, Букса! Импорт косяк забил. Типа бурый, типа наши мусора по рогам. Может, развести фирмачей? Типа мы – менты по борьбе с марафетом.
– Ты забыл, сявка, зачем здесь? Шукай билеты!
Здесь – это в нише парадного подъезда Мариинки. Где, как в водопроводном кране, тепло смешивается с холодом. Где человеки в пальто и в шубах мирно сосуществуют с людьми в платьях и пиджаках. Скажем, в одних пиджаках вышли покурить на воздух британцы.
– Обратите внимание, Мак-Набс, на менеджеров по билетам, – сказал доктор Роберт Ливси. – Молодые крепкие львы. В прошлом году трудились исключительно пожилые леди. Видимо, эта работа стала престижной. Как быстро в России меняется конъюктура!
И хотя Мак-Набс обращал внимание на другое, на то, как мало женщин направляется в театр этим вечером, он счел невежливым не ответить коллеге по конгрессу эндокринологов:
– Для англичан любые перемены все равно что объявление войны. Вы, англичане, до сих пор не можете привыкнуть даже к смене времен года...
– А если баксами тройную цену? – звучало в тесном кольце.
– Отдай им, Федя, – сдалась дама. – За четыре номинала.
– Борзеешь, корова. Три номинала, или начинаем резать!
– Мне кажется, нас привезли не в театр, а на соревнования по боксу, – оглядываясь в теплом, как камин, фойе, поставил диагноз Роберт Льюис, и его чуть не унесло потоком граждан с футлярами контрабасов и скрипок в руках, и все равно на музыкантов не очень пожожих.
– Вы, англичане, готовы видеть бокс даже в черных граблях, наступая на них в черной комнате, – Мак- Набс хотел развить остроту, но внезапно был оттерт двумя русскими «мьюжиками», бросившихся навстречу друг другу.
– Леха!
– Жук!
Объятия и похлопывания.
– Когда откинулся?
– По первомайской амнухе. А ты, Леха, в Питере, значит, вкрутился?
– Ну! Костика, фельдшера при вошебойке, помнишь?
– В натуре, не забуду. А ты, Жук, чего в театр прихилял, ты ж больше по крокодилам (сиречь поездам)?
– Эту... пьесу, бляха, охота позырить. А ты чего, Леха?
– Да-а-а... типа... Короче, балерину одну склеить хочу...
– А это кто к зеркалу поковыляла?
– А это чувырла моя. Ленка. Хочешь подарю тебе, корешу лепшему?
То, что Вензель через подставных лошадок скупил добрую долю билетов, не ускользнуло от служб безопасности Махно и Киселя. Зафиксировав Вензелев кипеш, они и сами решили театр посетить, и массовку свою подогнали – не привыкли авторитеты посещать культурные мероприятия сами-бля без ансам-бля. Тем паче, отмечали службы безопасности разорительную суету Вензеля вокруг Шрама. Типа, Вензель попросил всех переждать, а сам за Эрмитажными списочками во все тяжкие пустился.
А об служебный вход бились снежинки. Монтер сцены Булгакин спешил на рабочее место в мир, где правит Мельпомена с Терпсихорой. Праздничный сверток под мышкой шуршал, попахивал колбасой, булькал, булькал и еще раз булькал.
Булгакин спешил, однако на капот самого выпендрючного джипаря плюнул. Езжай себе к баням и быкуй, но не у нашего родного Мариинского театра.
На служебном торчали два бугая. Булгакину они не понравились: тошными харями, понтами «Стой!
