И он не выдержал, дотронулся пальцем до стены, неслышно хрустнула отставшая краска – он вздрогнул и отдернул руку. Он услышал в стене дрожащий гул, похожий на нескончаемый гул высокого столба, и это мгновенное прикосновение вывело его из оцепенения, он быстро оглянулся, увидел лежащий велосипед и побежал к нему. Казалось, кто-то смотрит на него сзади, и он поспешил ухватиться за холодный руль, чувствуя, как этот холод пронесся по всему телу, немея в ногах. И боялся обернуться, пока не отошел несколько шагов, и потом только глянул, попав сразу на летящий в облаках крест.
А ветер искал свое направление, легко подхватывался со всех сторон, не совпадая с неостановимым и свободным течением облаков – их огромные тени не находили препятствия на живом, шевелящемся поле.
Вот уже церковь утонула в купине деревьев, уже воздух налился живой силой скорости, зашумел навстречу одинаковым порывом, и бесконечное чувство дороги замаячило впереди, не догоняемое никогда.
Может быть, на той дороге, когда он возвращался домой, впервые мелькнуло в нем чувство, с тех пор не исчезающее, – как только он оказывался один посреди бесконечного пространства и небо над головой таило в себе разгадку этой бесконечности, томительно и неотступно казалось: кто-то думает о нем в эту минуту. И если даже он спешил представить мать, или отца, или любого близкого человека на том странном месте в непонятной дали, где сейчас знают и думают о нем каждое мгновение, то неизменно промахивался, не узнавая того, в чьих чувствах он повторял себя, раздваиваясь и даря свое отражение. И все, что проходило перед его глазами и было обречено с первого появления остаться в памяти навсегда, вздрагивало, словно успевая быть увиденным не только им одним, но и тем его двойником, сотворенным в не видимом никем зеркале.
Первые капли дождя с отскакивающими пылинками в уставшем песке улицы; возвращение домой на возу сена по дороге, вдруг меняющей направление в закрытых глазах; рисунок облака, побывший только минуту выражением знакомого лица, – все эти открытия не могли принадлежать только ему одному и мгновенно сверялись, подтверждаясь, с кем-то еще, чьи чувства были почти неотличимы; разве только неуловимое, как молния на небе, мгновение успевало осветить быстрый, туда-обратно, путь.
И только во снах этот свет не вспыхивал, а горел ровным тусклым огнем, соединяя все виденное одним, неразделенным взглядом.
14
Однажды утром, когда его разбудили еще до рассвета, в серой растворяющейся темноте, он ощутил сразу после сна обратный ход вчерашнего вечернего угасания. Казалось, он и не засыпал, а только закрыл глаза совсем недавно, и за это время спокойное чувство прошедшего дня превратилось в тревожное ожидание. Он вышел на улицу. Как похоже все было вокруг на вчерашний вечер, только солнце, изменив свой цвет, переместилось по краю горизонта, и небо опрокидывалось ему навстречу, промытое и еще бледное.
Вчера приходил сосед, сутулый старик с одинаковой всегда седой щетиной вместо бороды, и попросил отца помочь пасти коров. «Отпусти своего малого в подпаски на день», – усмехаясь, сказал старик. Отец сразу заторопился, нашел глазами его, сидящего у окна, и спросил: «Ну что, Ванюш, поможешь деду?» Он сразу кивнул, это было единственное, чем он мог ответить. Вечером мать собрала одежду, спать его отправили пораньше, и вот сейчас он стоит на улице, ожидая, когда выйдут, не торопясь, из ворот первые коровы, постепенно двинутся одна за другой в ту сторону, где за улицей сразу открывалось поле, мутноватое от росы.
Вышел отец, улыбнулся: «Выспался? Ты не бойся – Минович скажет, какую корову отвернуть, если зайдет далеко, ты и сбегай, больше ничего не надо. Скучно станет, приди пообедать».
Заскрипели соседские ворота – пастух всегда первым выгонял корову. Минович, держа под мышкой палку, свернул цигарку, закурил, торопливо подув на вспыхнувший на ее конце огонек. Огляделся вокруг, прищурившись от дыма, заметил его и помахал рукой, подозвал к себе.
– Ну что, отпасем, а? – Минович и сейчас не поздоровался, не тратя слов на это естественное дело.
Они постояли молча, глядя, как корова, роняя первую слюну, хватала траву у забора. От травы там, где дышала корова, поднимался пар, и в земле слышалось, какая корова тяжелая – каждый ее близкий шаг звучал утробно и гулко.
– Дождя не будет, а, Вань? – спросил Минович, словно в шутку, и он пожал плечами, застеснявшись: мол, откуда ж мне знать?
– Роса буйная, не будет дождя, чисто отпасем, – ответил сам себе Минович и отпугнул корову подальше от забора, к лугу. Та медленно перешла не тронутый с ночи песок улицы и дальше, уже в траве, оставляла за собой темный посреди росы след.
Через полчаса, когда все коровы уже собрались на краю луга, потихоньку разбредаясь, Минович рукой показал, как их направлять, и постепенно стадо вытянулось в ту сторону, куда далеко легла холодная тень от крайнего дома.
Всего лишь несколько раз он до этого видел такое раннее утро. Хотя тело еще оставалось вялым с непривычки и легкая досада, что целый день он будет занят не своим делом, тлела в нем – хотелось быть похожим на взрослых, которые утром выглядели так же, как и всегда днем, словно они ненадолго прикорнули, не раздеваясь, пережидая неважное время ночи. Пробежавшись несколько раз позади последних коров, он уже привык к прохладному воздуху, к свежему от росы блеску сапог, и когда за деревней огляделся вокруг, то словно сдвинул с места время, и оно вдруг обрело новое значение. В этом просторе не было деления ни на минуты, ни на мгновения, и заметно поднимающееся солнце намечало неотвратимый плавный круг по еще холодному, тихому небу.
Он думал, что весь день придется провести рядом с Миновичем. Часто, проходя по дороге, он видел вдалеке стадо коров и рядом с ним две фигурки, большую и маленькую, словно пастух и должен всегда выглядеть издалека таким полуторным человеком. Но старик молча стоял, опершись двумя руками о макушку палки, изредка переходя с места на место, разрешая ему занимать противоположный от стада край – как будто они были заняты только тем, что смотрели друг на друга, и линия их взглядов должна была находиться как можно ближе к центру стада. Коровы подолгу не поднимали голов, их посапывание и сочное пережевывание смешивалось с рассыпанным стрекотанием высохших от росы кузнечиков. Солнце все поднималось, он прикрыл глаза – впервые пустое ожидание, когда время зазвенело вхолостую, ничем не заполненное, даже испугало его. Он посмотрел на удаленную спокойную фигуру Миновича. Хотя не было видно лица, казалось, что глаза у старика закрыты и он знает, когда уже пора опять их открыть и перейти на другое место, чтобы снова застыть там. Минович так и передвигался, отступая перед стадом, а с другого края наступал он, иногда даже узнавая те высокие стебли конского щавеля, у которых недавно стоял старик.
Никогда раньше он не думал, что день так длинен – а время не дошло еще и до обеда, и было страшно, что он не умеет заполнить вдруг открывшуюся пустоту, – и смотрел на Миновича, удивляясь его застывшему с самого утра спокойствию. Когда сидел, уткнувшись взглядом в траву у ног, над ним прозвучал голос старика:
– Притомился? Сейчас коровы лягут, сбегай домой, ноги у тебя молодые.
И он действительно, пока было видно стадо, бежал по полю и только на улице перешел на шаг, поглядывая на изменившиеся в один день стены домов. Они по очереди открывались отличимыми друг от друга чувствами, словно их хозяева вышли и провожают его взглядом до самой калитки, которая закрылась с обрывающимся звуком.
Обратно в поле он захватил с собой книгу, странное название которой – «Заморыш» – запомнит навсегда. Он читал и перечитывал ее, представляя себя на месте маленького мальчика-заморыша, и даже воспоминания о себе потом путались с прочитанным в книге.
Минович встретил его, показывая глазами на книгу, которую он прятал за спину: «Во-во, хоть время терять не будешь, сказки почитаешь». После этих слов, так просто объяснивших бесконечное, до вечера, время, он уже не мог поднять головы от книги, только иногда на минуту, оставляя ее в траве, отбегал за какой-нибудь далеко отошедшей коровой.
Когда солнце повисло над далеким лесом и небо краснело все шире, – застыл воздух и похожи стали, дополняя друг друга в одинаковом чувстве, и густые запахи, сменяющиеся при ходьбе, и громкое сопение коров, и лай собаки в деревне, донесшийся вдруг в вечернем воздухе. И вот уже Минович подозвал его к
