Игорь ЧУБАХА, Кирилл ЧЕРКИЗОВ
Пепел и страховой бес,
или По следам кавалеров ордена Страха
…Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: «Это ставни ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это – ветер, только и всего.
Ветер, – больше ничего!'…
Глава 1. Операция под общим наркозом
…Чья не пылью затерянных хартий –
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт…
Этот бархатный сентябрь Пепел вряд ли имел основания считать удачным. Перед гастролями за экватор у Пепла на кармане имелось что-то около пятнадцати евроштук плюс какая-то окрошка в баксах. Когда белый круизный теплоход отчалил из Сиднея в Новую Зеландию, у «мистера Сержа», как стали величать Пепла дилеры трех палубных казино, карманы оттягивало что-то порядка пятидесяти косарей серьезных денег. Когда Пепел в обратном порядке пересекал границу Родины, причем через таможню во Владике, его костюм уже трудно было назвать роскошным, а в карманах жалобно звенела чахлая мелочишка, впритык достаточная, чтобы вернуться восвояси по месту прописки.
Пепел так и не научился вырубаться в самолете. Тем более что октябрьское небо щедро одарило облаками, пошла сильная болтанка, и пришлось пристегивать ремни. Соседу-толстяку стало плохо, он постоянно звал стюардессу. Стоило Пеплу наконец закрыть глаза и поплыть в мареве черно-белых картинок, раздавался очередной стон пузана, которому опять требовался пакет. «Каждый из нас частенько ошибается в выборе дороги» – хмуро думал Пепел, насильно вырванный из забытья. А толстый фраер закатывал глаза и, подвывая, вещал всему курящему салону, что вот-вот склеит ласты.
Пару раз Пепел поймал себя на желании предложить страдальцу свою помощь в этом смешном деле. Или просто – протянуть руку и, не говоря ни слова, сжать небрежно защищенную складками жира шею, нащупать кадык и давить, давить, давить… До тех пор, пока сосед не перестанет издавать звуки, и можно будет мирно спать до самой посадки.
В Москве, на Ленинградском вокзале, пришлось долго скучать в очереди у кассы: пересменок у кассирш, которые теперь все за компьютерами, и имеют право целыми днями пить чай с приторными пирожными на законных основаниях. Пепел готов был растянуться прямо на заплеванном полу зала и заснуть. И все же ему тогда казалось, что в его жизни это начиналась далеко не самая трудная неделя.
Добравшись до заветной купейной полки, Пепел рухнул, не расстилая белья. Блаженно закрыл глаза. Но, видимо, не судьба ему была выспаться в эти сутки. Поезд тронулся, и в купе ворвались две истерические двадцатилетние козы, отчаянно, с детской непосредственностью матерившиеся. Одна из них слету боднула ногу Пепла, свешавшуюся с полки. Он разлепил веки. Каждая девица держала в руке по бутылке пива. Глаза у обеих были безумные.
– Ох, простите, простите, – бормотали они, и тут же принялись, по закону долгой дороги, делиться с попутчиком:
– Блин, у нас такое! Вы не смотрите, что мы такие… ну, как пыльным мешком стукнутые, – сбивчиво объясняла одна.
Вторая, тупо уставившись на Пепла, вежливо поинтересовалась:
– Молодой человек, а у вас случайно выпить не найдется? Чего-нибудь…
Пепел не ответил и отвернулся к стенке. С противоположной верхней полки донесся обволакивающий баритон:
– А что, проблемы?
«Да здесь, того и гляди, – подумал Пепел, – пойдет гулянка почище Марьиной рощи…». И тут же заснул.
Но через час ему пришлось-таки проснуться. Надтреснутый женский голос пронзительно выводил прямо под ухом:
Не покидай меня, высокая мечта,
Козла в мужчину превращает наркота…
Та-та-та-та-та…
Ля-ля-ля-ля, Эсмеральда…
На столе красовался балдометр водки и пол-литра «Боржоми». «А баритон-то жмется», – безразлично прикинул Пепел, оценив понтовый прикид сорокалетнего потасканного мачо. Скорее всего, промышляет продажей-покупкой-разменом квартир: глазки такие, будто постоянно метраж купе в уме подсчитывает.
– Я вообще директор риэлтерской фирмы…
– Нет, давайте лучше говорить про футбол… Вот завтра, то есть уже сегодня, очень забавный матч будет. Закончится он…
– Я не хочу! Достали вы меня своим футболом! А как насчет того, девочки, чтобы прямо с поезда ко мне на жилплощадь?
– А вдруг ты – сексуальный маньяк?
– Нет, я – не маньяк, я – девелопер, это значит…
– А давай выпьем…
– Блин, мать твою, если ты каждый раз будешь так надираться после поездки на НТВ, я с тобой больше не ездец. В конце концов, кто из нас алкоголичка?
– Аспирину дай…
– А давайте обсудим тему сексуальных маньяков!
– Ага, вон по телеку про одного пугают. Уже то ли семь, то ли одиннадцать киндеров похитил!
Пепел смирился с судьбой. Вышел покурить, прийти в себя. Когда вернулся в купе, риэлтер пребывал в благополучном отрубоне, так и не реализовав наполеоновские трах-планы, а девицам явно хотелось продолжить банкет. Сергею ничего не оставалось, как до конечной остановки глотать риэлтерскую подачку под храп спонсора и выслушивать Таню и Лену, простых северных девчонок, словивших непонятный для него фарт, заключавшийся в грошовой стажировке на крутом телеканале. Тема маньяков, похищающих детишек, еще дважды всплывала в беседе, но раз от разу невнятней. Сергей смотрел на худеньких, растрепанных, раскрасневшихся от водки девчат, и с удивлением понимал, что ему, всегда к деньгам легкому, мучительно жалко оставленных в Австралии денег – и не потому, что отправлялся за экватор не бомбить толстосумов, а в турне по местам, где снимался мощный фильм про гоблинов, хоббитов и колдунов; собирался, да не доехал.
Полусвихнувшиеся от неожиданного счастья, бессонной ночи и забористой водяры, барышни явно заслуживали лучшей участи, включая Монмантры и турецкие бани в Салониках. А у Пепла на кармане – мятая десятка на метрошный жетон. И даже кружкой ларечного пива не разживешься.
Любимый город встретил неприветливыми взглядами вокзальных ментов. Хмурое утро невнятной северной осени дразнило пронизывающим ветром, который не мог выветрить из головы кислый настрой. Пепел шагал по перрону без шапки, в распахнутом пальто. Но традиционная родная морось, оседающая на лбу, губах, волосах, была холодна – и все: не облегчала она ни чугунного звона в ушах, ни налитых свинцом век.
И, хотя сам себе запретил вспоминать, память, издеваясь, принуждала сравнивать здешнее свинцовое
