И Остроухов весь дрожал и, казалось, готовился упасть к ногам Любы, которая кротко сказала:
— Я на вас не сержусь: вы любили ее…
— Как дочь! — подхватил Остроухов.
— Значит, вы ни в чем не виноваты.
— О, вы добрая!.. да, вы женщина, вы еще не испорчены, как она! Я скажу вам откровенно, я ехал сюда, чтоб расстроить вашу свадьбу; а теперь, теперь! — И Остроухов тоскливо рванул себя за поношенный черный фрак и печально продолжал: — Я готов отдать свою жизнь, хотя трудно, чтоб она что-нибудь стоила, — прибавил он иронически, — лишь бы успокоить вас и всё уладить… Прощайте! не думайте обо мне того, что недавно сказала безумная, испорченная женщина, будто я вступался за вас из… Ну да кто ей станет верить!.. Нет, вся вина моя в том, что я не износил вместе с своей наружностью привязанности и горячности к людям, которых я люблю. Но… я ее более не увижу!! Прощайте и простите великодушно старому и из ума выжившему ярмарочному актеру…
И Остроухов, почтительно поклонясь, печально вышел из комнаты.
Собирая свои растерянные мысли, Люба походила на женщину, упавшую с большой высоты и едва очнувшуюся, голова которой не пришла в порядок от сильного сотрясения.
Почти в то же самое время и Тавровский имел визит; но разница в том, что он вовсе не был потрясен.
Когда он сидел у себя в кабинете, Зина тихо вошла к нему, с потупленными глазами, и, как бы сконфуженная своей смелостью, робко сказала:
— Я, может быть, вас беспокою?
— Очень приятно! не угодно ли? — отвечал Тавровский, подавая ей стул.
Зина села и как бы задумалась.
Тавровский, смотря на нее, шутливым тоном спросил (впрочем, он всегда этим тоном говорил с ней):
— Вы о чем-то мечтаете?
— Да! я думала о своем положении — как ужасно быть одной, не иметь никого, кто бы принял участие, защитил… — печально отвечала Зина.
— Помилуйте! да вы мне кажетесь окруженною двадцатью опытными маменьками, тетушками и прабабушками, которые наперерыв дают вам советы, как вести себя и обработывать ваши дела.
— Ах! — тяжело вздохнув, с грустью отвечала Зина. — Вот в сию минуту, когда я пришла к вам с открытым сердцем…
— Это должно быть очень любопытно — увидеть такое сердце! — перебил ее Тавровский.
— В нем, как и в других, есть очень много недостатков.
— Например?
— Излишняя привязанность…
— Немстительность, доброта, кротость… У! какое богатство!
— Зато я не имею денег!
— Да эти достоинства уравновешивают вас с первыми богачками на свете.
— Не все так думают, как вы; всего прежде требуют от девушки приданого.
— А вы собираетесь замуж? — быстро спросил Тавровский.
— Может быть! — лукаво отвечала Зина.
— Ну что же, очень умно сделаете: тетушка уже стара…
— И не так щедра, чтоб надеяться быть вознагражденною за все жертвы, — подсказала Зина.
— Да, она вас решительно не понимает!
— Вы всё шутите, Павел Сергеич, а я пришла очень серьезно поговорить с вами.
— За чем же дело стало? Я готов!
И Тавровский подвинул свой стул ближе к Зине, которая жалобно начала:
— Павел Сергеич, вы знаете, что я девушка бедная и…
— Знаю, очень знаю, что вы дочь дворецкого! — подхватил Тавровский.
Зина изменилась в лице, но подавила в себе злобу и, придав своему лицу вид угнетенный, продолжала:
— У меня нет никого, кто бы защитил меня, о моей участи некому позаботиться, я сама должна быть себе и матерью и защитником.
Тавровский, покачивая головой, произнес:
— Ну-с?
— Я пришла… к вам… с маленькой просьбой.
— С какой? — с удивлением воскликнул Тавровский.
— Вы не догадываетесь? — лукаво смотря на Тавровского, спросила Зина.
— Нет! — серьезно отвечал Павел Сергеич.
— Говорят, будет очень скоро ваша свадьба?
— Да, я постараюсь устроить ее как можно скорее.
И Тавровский вопросительно глядел на Зину, которая, приняв плаксивую мину и потупив глаза, спросила:
— А вы обо мне не подумали?
— Что же мне думать об вас?
— Павел Сергеич! я надеялась на вашу деликатность! — обиженно отвечала Зина.
— Нет ли у вас еще каких других надежд?
— Да! и на вашу щедрость, — незастенчиво и любезно улыбаясь, сказала Зина.
— На мою щедрость? Гм!.. нет! я стал скуп.
— С тех пор как женитесь на миллионерке.
— С чего же вы взяли, что она миллионерка? — смеясь, спросил Тавровский.
— Не притворяйтесь; я видела сама с вашей тетушкой документы в руках ее братца!
На последнем слове Зина сделала сильное ударение.
— Прибавьте: молочного! — резко заметил Тавровский.
— Да, молочного.
И Зина рассказала Тавровскому подробно о богатстве его невесты, что было совершенной новостью для Павла Сергеича и, разумеется, очень приятною. Зина продолжала:
— Вот видите, какой вы богач, и не хотите бедной девушке дать средства к существованию.
— А-а-а, так вот к чему всё клонилось! Зачем же вы столько лавировали? а? Я люблю прямоту.
— Извольте! я скажу вам прямо, что надеюсь получить от вас сумму денег, которая вас не стеснит, а мне будет очень кстати, — говорила шутливо Зина, как будто дело шло о самой ничтожной вещи.
— Позвольте узнать, какие вы имеете права просить у меня денег? — запальчиво спросил Тавровский, отбросив совершенно шутливый свой тон.
Зина как бы сконфузилась, потупила глаза и потом, быстро подняв их, — вероятно, чтоб более придать им эффекта, — устремила их печально на Павла Сергеича и тихо сказала:
— Спросите вашу совесть…
— Она мне говорит, что гроша не следует давать! — презрительно отвечал Тавровский.
Зина побледнела. Злоба, казалось, душила ее; но она победила ее и через минуту молчанья кротко, но твердо сказала:
— Если вы так бесчеловечны, что не хотите признать моих прав, я… я обращусь к другим: может быть, в бедной девушке и примут участие.
— К кому же вы намерены обратиться?
— Говорят очень много хорошего о вашей невесте… Она…
— Ну нет-с! вы ее должны оставить в покое. Слышите: не сметь!! — энергически произнес Тавровский.
Глаза его засверкали; он гордо глядел на Зину, которая с наивностью спросила:
— Почему?
— Я этого не хочу!!
— Что же мне делать! — в раздумье говорила Зина, как бы рассуждая сама с собой. — Я так низко
