— Господи, кому я сделала столько зла, чтоб выдумывать на меня такие вещи!
— Что попусту плакать! ты решись только, — я с Гришей всё устрою, а потом выпрошу прощенье у Натальи Кирилловны; она наконец увидит, как солоно нам было от этих старых ворон.
Настя колебалась.
— Ну ты хоть напиши Грише, что хочешь бежать; посмотри, что и он согласится бежать с тобою. А к отцу не стоит писать, — только его испугаешь.
И Зина разорвала письмо к Ивану Софронычу и чуть не силою заставила Настю писать к Грише, что она решилась бежать из дому. Написав, Настя колебалась отдать ей эту записку; но Зина выхватила ее и, выбежав из комнаты, сказала:
— Я не ожидала, чтоб ты была такая глупая!
Зина уже давно тайно беседовала с Ольгой Петровной; на этот раз они долго советовались. Когда все собрались в столовую, уши у Ольги Петровны делали телеграфические знаки непрестанно, шея превратилась в шею индейки, глаза блистали, как у кошки, подстерегающей мышь. Онa находилась в сильном волнении и поминутно подергивала за ленты свой ридикюль и фыркала.
Сели за стол, и лишь только Гриша взялся за салфетку, как Зина кашлянула, что было между ними условным знаком, что она желает сообщить ему что-нибудь, — Гриша взглянул на Зину, и в ту же минуту Ольга Петровна, сидевшая возле него, схватила письмо с тарелки и, подняв его кверху, воскликнула:
— Что это?
Гриша вздрогнул и хотел его вырвать; но Ольга Петровна пронзительно взвизгнула.
Настя помертвела, узнав свою записку.
Наталья Кирилловна пришла в сильный гнев, объявив, что ее дом не трактир, и приказала подать к себе письмо; его поднесли к ней на тарелке и положили возле нее, и затем она приказала подавать суп.
Гробовое молчание воцарилось в столовой; обед тянулся ужасно медленно для Насти и Гриши, которые ничего не ели. Зина следовала их примеру.
— Ты, глупенькая, что не ешь? — ласково спрашивала Наталья Кирилловна Зину, которая, тяжело вздыхая, принималась кушать.
Настя от ужаса и стыда сидела неподвижно, дико глядя на всех, как бы желая найти хоть в ком- нибудь участие к своему положению; но, кроме презрительных улыбок, она ничего не встречала на чужих лицах. Гриша, бледный, сидел понурив голову. Наталья Кирилловна, казалось, ожила: она барабанила с силою по столу, повертывала свою голову довольно быстро то к Грише, то к Насте, которую приказала обносить, сказав лакею: «Мимо, мимо!»
Гриша при этих словах вскочил из-за стола, смотря на Настю, которая, закрыв лицо, припала головой к столу. Наталья Кирилловна строго сказала Грише:
— Что это, милостивый государь! как вы смеете вскакивать из-за стола, когда я сижу?
— Я… вас хотел…
— Садитесь! — перебила его Наталья Кирилловна.
— Я не могу и про… — начал было Гриша; но, встретив пугливый взгляд Насти, как бы молящий не оставлять ее одну, Гриша сел на свое место и, гордо подняв голову, дерзко смотрел в глаза всем приживалкам, которые, потупляя свои в тарелки, язвительно усмехались. При всей своей жадности Ольга Петровна ела мало и ни разу не взглянула на Гришу и, как бы боясь его, отодвинула свой стул от него. Но Гриша не обращал внимания на свою соседку: он взорами поощрял убитую отчаянием и страхом Настю, на которую даже лакеи поглядывали с улыбкой. Приживалки и все ожидали сцены после стола; но Наталья Кирилловна обманула ожидание всех; она, принимая благодарность за обед, при одном приближении Насти с презрением сказала:
— Не подходи! — И, обратись к дворецкому и указывая на трепещущую Настю, продолжала: — Тиковое платье! вынести ее кровать в девичью да дать ей вместо пера чулки штопать. А вы, милая Ольга Петровна, присмотрите за всем.
И Наталья Кирилловна, опираясь на плечо Зины, важно вышла из комнаты. За ней понесли на тарелке письмо. Зина, удаляясь, бросила Грише печальный взгляд, как бы желая им сказать, что она приготовилась на жертву.
Лишь только удалилась Наталья Кирилловна, приживалкам как будто привесили языки. Они заахали, затараторили.
Приживалка с мутными глазами, мотая головой, сиплым голосом своим говорила:
— Господи! какие нынче девушки бесстыжие!
— Хорошо, что мать-то умерла! — восклицала другая.
— Да, нагоревалась бы наша Федосья Васильевна, — вот бы и увидала, что знай сверчок свой шесток, — говорила первая, мотая головой и глядя своими мутными глазами на бледную Настю.
— Убила бы ее, право, убила бы! — хором провозгласили приживалки и, провожая ее до девичьей, клялись друг перед другом, что таких ужасов в доме еще не было с основания его.
Настю привели в девичью, и началась церемония: расчесали волосы Насти на две косы и вплели в них мочалку, надели на нее тиковое платье с коротенькими рукавами. Приживалки суетились, ссорились; горничные смеялись и ахали. Настя, молча, как автомат, повиновалась всему. Когда кончился туалет, Ольга Петровна сказала:
— Посмотрите, да это платье гораздо лучше идет к ней! настоящая горничная!.. ха-ха-ха!
— Поздравляем с новой товаркой вас, девушки! — подхватили другие приживалки.
Настя была выведена этими выходками из бесчувственного положения и стала горько плакать.
Уши у Ольги Петровны запрыгали, лицо покрылось пятнами, и такая страшная улыбка появилась на ее лице, что ее можно было сравнить разве с улыбкой Мефистофеля, когда он смотрел на плачущую Гретхен.
Наталья Кирилловна полудремала, убаюканная рассказами Зины, которая никогда ничего неприятного не говорила ей после обеда, даже если сама Наталья Кирилловна приказывала.
— Что вам угодно, — говорила она, — но я не могу сказать теперь ничего: это вредно для вашего желудка!
Зина и на этот раз отказалась отвечать на вопросы своей благодетельницы, которая, грозя Зине пальцем, ласково говорила:
— Смотри, не заодно ли ты с ними?
— Ах! сохрани меня боже, такого сраму наделать и так огорчить вас!
— Хорошо, кабы все так думали, — говорила себе под нос Наталья Кирилловна, стараясь заснуть; но ей хотелось самой скорее начать сцену, которая во весь вечер могла бы ее занять.
— Читай же! спать не могу, — сказала Наталья Кирилловна, приподнимаясь с постели.
— Ах, не рано ли? не принять ли вам успокоительных капель? — возражала Зина.
— Читай, читай скорее! — повелительно перебила Наталья Кирилловна и уселась в креслы.
Зина робким голосом прочла письмо.
Наталья Кирилловна вспылила страшно; она надавала Насте разных эпитетов и грозилась ее наказать, как наказывают маленьких детей.
— Бежать из моего дому! каково?! Послать сейчас же за отцом ее. Я ему покажу, до чего он баловством довел свою дочь. Бежать! да куда же она, дура, хотела бежать?
— Не знаю-с!.. верно, Гришенька…
— Говори! ты, верно, знаешь, что-нибудь.
Зина потупила глаза и робко произнесла:
— Я, право, часто ей выговаривала, но… мне самой было стыдно.
— Говори складней! — крикнула Наталья Кирилловна.
Зина плавно сочинила на Настю целую историю: будто бы Настя намекала ей, что она, если захочет, будет своя в доме, а не воспитанница.
Наталья Кирилловна, как бы пораженная какой-то ужасной мыслью, потребовала, чтоб письмо Насти было прочтено во второй раз. Зина, желая нанести своей подруге окончательный удар, прибавила от себя фразу, которая так взбесила Наталью Кирилловну, что она вскочила с своих кресел и стала ходить по комнате, делая страшные угрозы.
