Тайна гибели Анжелики

были стриженые. Послышались звуки гитары, и мужской голос запел красиво, как по телеку.

Сявый махнул рукой, и они тихо двинулись к реке.

Витек стоял на стреме, ждал, когда парни выкатятся на мотоциклах, заберут его, и они помчатся на предельной скорости куда глаза глядят. Но что-то долго их не было, потом услышал он снизу, от реки, сильный треск сучьев, какие-то придушенные крики. Побежал вниз, скользя по глине и цепляясь за ветки. Когда Витек подбежал, двое туристов лежали неподвижно. Один уткнулся лицом в траву, и над ним истошно кричала девушка с косой, силясь его повернуть.

Туристы, оказалось, не захотели отдать свои мотоциклы просто так, и завязалась драка. У деревенских откуда-то оказались нунчаки (Витек и не знал, что они с ними ходят). Двоих туристов забили насмерть.

Потом на суде судья спрашивал Витька – если он не собирался идти на мокрое дело (а в этом суд в какой-то момент готов был ему поверить, хотя Сявый показал, что смертельные удары нанес будто бы именно он), то почему он не принял единственно верное с правовой точки зрения в такой ситуации решение: тут же покинуть место преступления и отправиться в милицию, чтобы сообщить об убийстве? Ведь иначе он становился соучастником двойного убийства. И Витек не мог объяснить судье то, что и без всяких объяснений было, как ему казалось, очевидным, – что ни до какой милиции он ни в коем случае не дошел бы: те же парни догнали бы его и убили. Ведь они сразу поняли, что теперь им уже грозит вышка, а он бы, уйдя без них, становился свидетелем; хотя свидетелей там и без него хватало.

Сявому удалось убедить суд, что главным убийцей был Витек – вроде бы по недомыслию.

– Ваша честь, мы же взрослые мужики, что, мы не знаем, что за убийство полагается? Дрались – да, но убивать не думали. А он совсем озверел и голову туристу пробил.

Суд не поверил Витьку, что он не только не убивал, но вообще не участвовал в драке. А Витек навсегда запомнил, какое чистосердечие было во взгляде Сявого, когда он упекал его за решетку.

Случись все это накануне дня рождения Витька – он бы уголовной ответственности не подлежал. А так ему дали семь лет – как несовершеннолетнему. Взрослые получили все-таки свое – по пятнадцать, за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевших.

Выпустили его по президентскому указу о помиловании через три с половиной – вел себя Витек в зоне очень хорошо, с закоренелыми лагерниками не якшался, день и ночь мечтал о том, как выйдет на свободу и больше уже на такие дела его никто никогда не заманит. В колонии было у него время поразмышлять о том, о чем никто и никогда не размышляет во время драк, – а надо бы. Об этих самых безобидных вроде бы поначалу ударах – ну, подумаешь, дерутся ребята! – которые неожиданно для дерущихся вдруг влекут за собой вот эту самую «по неосторожности смерть потерпевшего». А кто же осторожничает во время драки?

И Витек, выйдя из зоны, стал обходить драки за три дома.

Но навык домушничества за годы зоны почему-то не утратился (хоть применять его он и не думал), тем более, что и в восемнадцать лет Витек остался невысоким, худым (не так уж, видно, хорошо кормили в зоне) и гибким. Добавим, что стал он молчаливым и серьезным и рассказывать о своем четырехлетнем (считая полгода в следственном изоляторе) печальном, а может быть, и страшном опыте не любил.

И теперь Витек, которого, впрочем, после его возвращения из зоны многие уже звали Виктором, предлагал Жене свою помощь по извлечению спецовки из заколоченного дома.

А Том сказал:

– Именно Виктору-то и опасно это делать: рецидив.

А Витек возразил, что опасность-то вовсе нулевая.

– Женя, – сказал Витек. – Мы сейчас с Мячиком сходим – посмотрим. И доложим – можно ли в принципе это сделать или рисково.

Поколебавшись и взяв с Витька слово, что даже на крохотный риск он не пойдет («Нам сейчас как раз еще одного суда не хватает»), Женя отпустила ребят – на рекогносцировку местности, как тут же и пояснили знатоки военной терминологии.

В последний момент Том сказал тихо:

– Дженни, я пойду с ними.

Женя знала, что решения Тома всегда обдуманы. Она молча кивнула. Том вышел за Витьком и Мячиком.

Глава 22 Том

Том Мэрфи родился в Вязьме.

Отец его был стопроцентный американец. Роман со стопроцентной русской будущей мамой Тома, развернувшийся в полях и лесах вокруг Вязьмы в середине роскошного среднерусского лета, закончился, как это подобает честному американцу, женитьбой – как только выяснилось, что готовится появление на свет Тома. Два года спустя после его рождения американец уехал в Америку. Мама с ним не поехала. Но брак их продолжал существовать. Том дважды был в Америке, и отец принимал деятельное участие в его воспитании. Он купил им трехкомнатную квартиру в Москве, и они переехали – главным образом из-за того, что американский папа считал: Том должен получить очень хорошее образование. Он с уважением и даже, пожалуй, с любовью относился к Вязьме и часто повторял, что там прошли лучшие дни его жизни, но не без основания полагал, что среднее образование в Вязьме еще не достигло европейского уровня. Заметим, что он говорил именно о европейском: к школьному образованию в своей стране он относился скептически – в отличие от университетского, которое оценивал очень высоко и не раз высказывал надежду, что Том все-таки захочет после школы учиться в Стэнфорде, Гарварде, Йеле или Беркли. Он брался, само собой, платить за его обучение – очень и очень, заметим, большие деньги. Ну, правда, в Беркли, если кому интересно, плата много меньше, чем в трех других, – потому что это университет государственный (то есть принадлежащий штату), а не частный.

До получения паспорта Тому оставался год. За это время ему необходимо было решить, гражданство какой страны он принимает. А в настоящее время он был, с одной стороны, российский гражданин, а с другой – можно сказать, дважды американец.

– Как это так? – спросит любознательный читатель. А дело в том, что, хотя мама Тома в момент его рождения находилась в России, она ухитрилась родить его на территории Соединенных Штатов Америки.

По американской же конституции (которую Том знал так же хорошо, как российскую), как известно, «все лица, родившиеся в Соединенных Штатах, являются гражданами Соединенных Штатов», даже если у этих лиц и нет отца-американца. Рождение на американской территории давало Тому также приятную возможность стать всего лишь через двадцать лет с небольшим американским президентом – если только он из этих лет четырнадцать проживет постоянно в США. А чтобы стать российским президентом (в том же, кстати, возрасте – «не моложе тридцати пяти лет»), ему надо было, наоборот, постоянно проживать в России – не меньше десяти лет.

С рождением же Тома дело обстояло так. На последнем месяце беременности русская мама поехала со своим американским мужем в Москву – покупать необходимое для ребенка. Вечером они зашли в американское посольство, чтобы посмотреть там комедию. Будущая мама Тома так смеялась, что прямо в кинозале у нее начались родовые схватки (которые она планировала не ранее, чем через две недели). Ее повели в посольский – назовем по-нашему – медпункт, и, пока быстрые и деловитые американцы вызывали скорую помощь, не менее быстрая и деловитая русская родила прямо в ихнем медпункте. Тут же в посольстве отец, выпивая за здоровье мамы и младенца с соотечественниками, после энергичного и заинтересованного обсуждения проблемы на грохочущем – на слух, скажем, англичанина или австралийца – американском английском, решил назвать первенца Томом – в честь третьего президента его родины Томаса Джефферсона, просветителя и автора «Декларации независимости».

Родной язык Тома был, конечно, русский (хотя по-английски он говорил очень и очень неплохо, что однажды ему уже дорого обошлось – за хороший английский его избили те самые скинхеды, в компании которых был и Денис, с Томом тогда еще незнакомый). Но этого мало. Во всех