Портрет неизвестной в белом

и вспоминал отдельные страницы из «Спецназа». Писал книжку американец, и над некоторыми местами можно было наржаться. Например, в главе «Как ставить себе цели»: «Постарайтесь найти способ вознаграждения себя за сделанный успех. Например, я недавно травмировал колено и пообещал купить себе новый автомобиль, если вернусь к тому уровню подготовки, который у меня был до травмы. Такой перспективный подарок стимулировал мою работу, и восстановился я достаточно быстро».

«Да, – думал Денис, – не иначе как придется обещать себе новый автомобиль. А то по-быстрому не восстановиться».

…В это время «Харлей-Ява» уже летел по федеральной трассе со скоростью около 150 километров. Конечно, всю дорогу на такой скорости не пройдешь, но на сотню рассчитывать можно. Предстояло пройти 780 километров – и желательно до ночи. Времени на часах было 11 часов 40 минут.

Глава 27 Омский кадет

В отличие от обычных школ, где с конца мая и до 1 сентября учащиеся убывают на летние каникулы (почему герои нашего повествования и путешествуют вот уже несколько дней по своей стране), в суворовских училищах и кадетских корпусах России воспитанники на полтора месяца выходят в полевые лагеря.

И только в разгар лета возвращаются на зимние квартиры.

Жалко, что Ваня Бессонов сейчас в Москве. А то он тем, кто с изумлением уставился сейчас на эти слова, сразу бы процитировал лермонтовское «Бородино», где рассказано, что многие русские солдаты хотели поскорей сразиться с Наполеоном и удивлялись, что Кутузов медлит: «Что ж мы – на зимние квартиры?..» То есть с полей, не сразившись, в казармы, что ли?..

Так вот, в середине лета и не раньше наступает момент, когда они могут разойтись или разъехаться на летние каникулы.

Петр Волховецкий шел по улице Ленина и думал о Париже.

В этом году он занял второе место в областной олимпиаде по географии, чем очень гордился, и про Париж, как и про другие столицы мира, скажем прямо, кое-что знал. Но Париж в его мыслях потому, собственно, возник, что в это лето у Омского кадетского корпуса был первый выпуск. Эти слова прозвучат странно для тех, кто знает, что корпус вообще-то, под разными названиями, но с одними целями, существует в Омске не больше и не меньше как с 1813 года.

Но тут долгая песня – объяснять. В общем, заново корпус открылся только три года назад, и то, говорят, после больших стараний губернатора. И золотые медалисты первого выпуска поехали в Париж! И Дима Тарабукин, давний приятель Петра (три года уже дружат в корпусе – мало, что ли?), вернувшись, так зажигательно рассказал ему про Париж, что теперь Петр только об этом городе и думал, как фанат какой.

Он мечтал, как на будущий год тоже получит золотую медаль. И все им восхитятся и тоже пошлют в Париж. Хотя вообще-то глупо было думать, что каждый выпуск посылать станут. А потом – с чего это Волховецким восхищаться, когда уже сейчас ясно, что на медаль не менее двадцати человек идут? Но, правда, возражал Волховецкому-пессимисту Волховецкий-оптимист, кроме пятерок по общим предметам, есть еще другие достижения. Все-таки, помимо успеха в олимпиаде по географии, он в сборной корпуса. И в кубке России по рукопашному бою выступил лучше всех.

И тут же мысли его неизвестно почему скользнули к новогоднему балу. И еще о том подумалось, что тают, как снег в апреле, старые его дружбы. Уж какими друзьями были они с Филькой! Целый год, пока тот корпус не бросил. А сейчас, когда встречаются, – через десять минут и говорить не о чем. Филька всю неделю только и ждет субботней дискотеки. А Петр как-то зашел – в штатском, конечно, в увольнительной был, – так чуть не оглох и от дыма едва не задохнулся. Ну, он курит иногда, но не так же, чтоб одним дымом целый вечер дышать. Прыгают в этом дыму, извиваются, голые, как черти в аду, по бабкиной поговорке.

В общем, дискотека – или губернаторский новогодний бал, когда все девочки в воздушных таких длинных бальных платьях, – есть разница? Только ребятам ее уже не объяснишь. Они, как услышали про бальные танцы, со смеху подохли.

Ну вообще все другое. Другая жизнь. Даже вот салфетки на столах – не бумажные! – как норма, понятно? Да сейчас-то что. А вот раньше, ну, в конце еще ХIХ века, так тогда полагалось на каждого кадета – он сам читал в их библиотеке «Табель вещам обмундирования, белья, постелей и снаряжения в кадетских корпусах…» – салфеток ручных на каждого – 6, носовых платков – 8, утиральников (это полотенец значит) – 6.

Кадету надо уметь вести себя везде – и за столом, и в транспорте, и на улице, и на балу… А его дружки сейчас только матом, и при девчонках. А те хихикают!

Кадет так себя вести не может. Кто-то должен лицо России поддерживать, как их старший вице-сержант говорит. А то и правда в других странах будут думать, что у нас не лицо, а пьяная харя. И где, скажут, ваш хваленый русский язык, «великий и могучий», как ваш Тургенев писал? Что от него осталось-то? Пятнадцать-двадцать слов, вам больше и не надо, хватает. Наезд, крыша, разборка, гонишь, не грузи меня, отстегнуть, короче, типа, крутой, конкретные пацаны… Ну еще, скажем, примочки и прибамбасы (это слово, правда, Петр сам тоже употребляет). И мат. Все.

Но прежним его дружкам этого уже не объяснишь – вообще не поймут, о чем это он. Для них Россия – одно, а банка пива всегда в руке – другое. На Россию пусть кто-то там пашет, это все не про них.

Петр Волховецкий шел, погруженный в эти размышления, но не забывая поглядывать по сторонам, чтобы не пропустить офицера, поскольку был он – так получилось – в форме, хотя уже и числился на каникулах.

А в это же самое время в город Омск въезжала небезызвестная черная «Волга» под номером 802, только за рулем ее, как уже говорилось, были не Саня и не Леша, а Часовой. Рядом с водителем по- прежнему сидела Женя. На заднем сиденье у левого окна – проснувшийся Мячик, посередке – Том Мэрфи, у правого же окна во все глаза таращилась на улицы Омска опять-таки небезызвестная бабка, тоже проснувшаяся и без умолку комментировавшая увиденное.

По тротуару шел парень в синих атласных штанах, широких, как у сыновей гоголевского Тараса Бульбы (то есть – «шириною в Черное море», тютелька в тютельку). Штанины ниспадали на кеды волнами. А кеды были на пятнадцатисантиметровой подошве.

– Батюшки-шветы! – вскрикивала бабка. Видно, от нервной перегрузки говорила она сейчас не так, как в поселке, а каким-то уже сверхдеревенским слогом и по-особенному шамкая, будто у нее по дороге повыпадали все до одного зуба. – А энтот-то кто? Из шамашедшего дома убег, верно вам говорю! Яво ж ишшут уже! Вы в милицию пожвоните пошкореича!

А по другой стороне улицы в это самое время шла не замеченная бабкой беременная девушка в узких джинсах, туго обтягивающих ее круглый, как арбузик, живот. Женя смотрела-смотрела на нее и вдруг решительно подумала: «Ни за что так не буду!» Хотя вообще-то до выбора, в чем именно – в джинсах или просторных платьях – ходить, будучи в «интересном положении» (как называли это в минувшие века), ей было еще далеко.

…Часовой сказал, что только потому подъезжает к дому журналюги, что это по дороге. И что дает Жене на весь разговор пять минут – не больше, а то Саня с Лешей его съедят без хлеба. И правы будут.

– Мне хватит, – лаконично сказала Женя.

После разговора по дороге Часовой смотрел на Женю новыми глазами. Но, конечно, к журналюге пошел с ней вместе – одну ее к таким людям сейчас пускать было нельзя. Операция «Цветочки» (так назвал ее Часовой про себя) уже шла по городу полным ходом. Только ее детали оставались им неизвестны.

Они поднялись на третий этаж, позвонили. Довольно быстро им открыли. На пороге стоял красивый, черноволосый, улыбчивый молодой человек. Часового он, похоже, узнал, но виду не подал и обратился прямо к Жене. По сегодняшним нормам мужского, да и женского роста он был маловат и смотрел на высокую девочку чуть-чуть снизу:

– Чем могу быть полезен, мадемуазель?

– Это вы выпускали газету «Правда» для совхоза «Победа социализма»? – твердо спросила Женя.

Улыбка мгновенно сползла с лица черноволосого симпатяги. В выражении лица обнаружилось что-то