Прокуренный махоркой зальчик, в котором говорил Петерс, был набит до отказа.
Олька Абардышев, затиснутый в угол вместе с Володькой Ананьевым (молодым человеком, которого видел в ЧК Сережа) и Динкой, краем глаза увидел, что Динкина рука съезжает на бок, к маузеру. Пользуясь темнотой (света не хватало на углы маленького зала), Олька с мягкой силой положил свою руку на Динкину – поверх маузера. Горячие, с притягивающей насмешливостью изогнутые губы приблизились к ее лицу:
– …Успеешь… не тянись к игрушке… успеешь пострелять, девочка.
– Второе: товарищем Троцким разработан план по усилению обороноспособности Петрограда, в котором решающая роль отводится также нам, работникам Чека. Тут многие слышали про особые отряды, так вот, для тех, кто не слышал: кольцо обороны Петрограда должно быть охвачено изнутри другим, укрепляющим первое, кольцом – оно будет состоять из работников Чека, задачей которых будет не борьба с врагом, а создание невозможности отступления для колеблющихся. Защищающие Питер должны знать, что тех, кто побежит, встретит неминуемая смерть. Не далее чем послезавтра части Чека должны быть распределены по частям обороны. Ответственный – товарищ Валентинов. По заводам в ближайшую ночь – товарищи Блюмкин и… Абардышев.
Последнее было неожиданным. По еврейскому нервному лицу повернувшегося к Ольке Ананьева пробежала одобрительная улыбка. Олька, посерьезнев в лице, крепко пожал в темноте несколько молча протянутых рук. Он чувствовал, что неожиданное назначение не вызвало возражений, чувствовал, что возложенная на него ответственность молчаливо одобрена.
Ольку Абардышева любили в ЧК. И хорошее происхождение, и образованность, и барственные манеры – все, что не простилось бы никому другому, ставилось Ольке чуть ли не в заслугу. Олька небрежно покорял товарищей по работе в ЧК, как и покоряет обыкновенно плебеев аристократ, разделяющий их интересы, В этом сказывалась извечная плебейская потребность восхищаться вышестоящим существом. Олька показался в эту встречу Сереже толстовским Афанасием Вяземским. Так или иначе, этот новый Вяземский чувствовал себя среди опричников нового времени как рыба в воде.
– Что это еще, мать его, за князь такой – Серебряный?
– Эй, товарищ Абардышев!
Олька приостановился на площадке широкой лестницы.
– Ну?
– Ты у нас вроде как «спец» по голубым кровям?
– Вроде как.
– Тогда скажи, что это за князь такой – Серебряный?
– Князь Серебряный? Это книга так называется.
– Какая к … матери книга? Под Смоленском князь Серебряный орудует, падла белая. Взял его на прошлой неделе.
– А тебе, Осьмаков, других делов нет, кроме Смоленска? Нехай Москва думает, кто его там взял, у нас свой Юденич, матерь его!
– Да я смоленский…
– Товарищи, товарищи! – разговаривающих нагнал спускающийся в толпе Ананьев. – В корне неправильная постановка вопроса! Товарищ Ленин неоднократно предупреждал о недопустимости петроградского сепаратизма. Помимо нашего фронта, существует еще и общий фронт, поэтому даже сейчас, когда Петроград в такой опасности, мы все равно должны думать о положении на других фронтах… Кстати, Абардышев, по поводу ордеров ко мне завтра зайди, ты хотел. Как раз будут.
– Зайду! Динка, езжай с Володькой – я пешком.
Ольке действительно хотелось пройтись, но только очутившись на ночной, по-летнему светлой улице, он почувствовал, насколько сильно ему этого хочется… Иногда с ним случалось так, что усталость бессонных ночей и напряженных дней, усталость, загнанная куда-то внутрь, забиваемая курением и распиванием кипятка и обычно не замечаемая, неожиданно давала себя знать.
Олька любил летние ночи, светло-пустынную волнующую безлюдность улиц… Тот, другой человек – человек, который любил участвовать в расстрелах и орать скабрезные стихи на пьянках, мчаться в грохочущем по темным зимним улицам автомобиле на рискованные операции, – в такие минуты куда-то отступал, и мысли растворялись в неожиданно обретенной ясной прозрачности белой ночи.
«А любопытный псевдоним – князь Серебряный. Этот беляк, должно быть, большой любитель Толстого. С намеком – псевдоним… Опричнина – мы. А что, разве Грозный был не прав? А Сережка тоже всегда обожал Толстого… Еще тот отрывок, который он наизусть читал… „Не сравнять крутых гор со пригорками, не расти двум колосьям в уровень, не бывать на Руси без боярщины!“ Так, кажется… Стой, стой!»
Олька резко остановился.
«Нет! Не может быть!»
– Твою мать!!
«Говорили о каком-то офицерике из штаба Юденича, который как-то очень лихо сбежал из Чека. Но полез бы он тогда ко мне? А разве такое не в его духе? „К Петерсу“. Перчаточки. А тот жест, когда явно хотел закурить, полез в карман, как только за куревом лезут… И почему-то передумал.
Адрес! Что же он мог там написать?»
Олька знал уже, впрочем, примерное содержание записки.
34
Ночные коридоры Чрезвычайки были пусты… Петерс медленно шел из опустевшего зала в свой кабинет. Возвращаться домой уже не имело смысла: час-другой вздремнуть на кожаном диване в углу – и браться за дела… Спросить у дежурного кипяточку? Да нет, черт с ним. Спать. Обе операции, во всяком случае, проведут оперативно… И хорошая мысль – дать в помощь Блюмкину Абардышева. Без большого простора для инициативы такой начнет взбрыкивать, а так он надежен, очень надежен… С утра –
