за ним. Он долго сидел на скамейке, глядя прямо перед собой, на неспешно разгуливающих жирных голубей… И было странно, что солнце так же бьет сквозь листву, что голуби клюют, как всегда, щедро накиданный детьми хлеб… Томик Ницше по-прежнему – как полчаса назад – лежал на коленях.
И тут Женя понял, что не помнит, напрочь не помнит лица своего недавнего собеседника.
4
– Ну что, Арсений? – Женя, приподнявшись на колено, выпрямился, перезаряжая винтовку.
– Еще сотня будет, Евгений Петрович! – с веселой лихостью прокричал вестовой и, рванув повод, развернулся на скаку в сторону установленного на холме поста.
– Опустить прицел на сто! – резко крикнул Женя и всем натянувшимся телом почувствовал, как приказ прошелся невидимой плетью по лежащей цепи.
«Если пройдут еще сотню – штыковой и крышка. Почему не подходит пехота?»
Визг разорвавшейся шрапнели полоснул в двадцати шагах по пожухлой горячей траве. Лежавший в нескольких шагах вольноопределяющийся отложил винтовку и обернулся к Жене.
– Ну и лупят! Похоже – дело к штыкам?
– Похоже – дело дрянь. Герасимов! Посты из рощи не подтянулись?
– Никак нет, Ваше благородие!
– Твою мать… Если пойдут в штыковой – что я выставлю без пехоты? Пол-эскадрона? Это даже не смешно.
– А что тут можно сделать?
– Уйти от штыков и загнуть фланг. Атакой. – Женя напряженно прислушался. – Неужели тяжелые пошли? Это не на нас, дальше, по окопам.
– Ваше благородие! Дальше не лезут!
– И то ладно… – Мучительно захотелось встать во весь рост, увидеть хоть что-нибудь, кроме травы перед глазами и нескольких лежащих рядом людей. Женя в который раз позавидовал Арсению, галопом снующему под шрапнелью между постом и цепью.
– Не знают, что нас так мало?
– Дело не в этом, – Евгений усмехнулся. – Зачем им лезть под собственный артобстрел? Как ни смешно, но он-то и спасает нас от штыкового боя.
– Ваше благородие! Посты из рощи не подтягиваются!
– З-зараза!..
– Чем заняты, г-н подпоручик? – Подбежавший сзади Сережа плюхнулся рядом с братом с каникулярной беспечностью мальчишки, которому захотелось поваляться на траве.
– Сережа! Ты откуда?
– Привозил приказ рядом – решил завернуть. Я же знаю план наступления. Брось винтовку, давай лучше перекурим. Я тебя битый час ищу.
– Ладно, перебежим в ложбинку, видишь – справа?
– Ага!
Наполовину заросший кустарником овражек, на который показал Евгений, находился шагах в пятнадцати от цепи в сторону противника.
– Ну вот, тут хоть выпрямиться можно, – Евгений, тяжело дыша, прислонился спиной к склону овражка.
– Жарко… – Сережа с неудовольствием скользнул взглядом по своим побелевшим от пыли сапогам и щелкнул портсигаром.
– Нет, кури, я не буду. – Евгений отвинтил крышку плоской фляжки, сделав несколько глотков, вылил немного воды на ладонь и, улыбнувшись, плеснул себе в лицо: загорелый, с пыльными выгоревшими волосами, со стекающими по лицу каплями воды, тяжело дышавший – он показался Сереже моложе, чем когда-либо прежде, и внутренне спокойнее, увереннее прежнего московского Жени.
– Странно, Сережа: ты жадно затягиваешься. У тебя наркотическая натура – раньше этого фамильного свойства в тебе не было так заметно. Только ты его очень глубоко загнал и, даст Бог, не выпустишь. Ладно, в сторону. Черт, ну и кроют!
– Кстати, об обстреле – тебе не надоело изображать мишень в детском тире?
– В роще стрельба. Посты не подтягиваются, похоже – сняты. Не могу же я поднять цепь, не зная, что там.
– А разъезд вперед?
– Некому вести. Как на грех – одни вольнопёры. Баклажки… Ни одного офицера.
– Женя…
– Честно: ты водил когда-нибудь разъезд?
– Нет. Но участвовал в пяти. – Голос Сережи прозвучал сдавленно: Женя, словно в себе, ощутил в нем знакомую внутреннюю дрожь готовых натянуться для стремительного действия нервов.
