на дворе подернулись как бы сероватым тюлем.
На крыльцо выскочила Катя с танцующим в руке фонарем – верно, заслышала стук кареты.
– Все мы сладили! – воскликнула Нелли, спрыгивая. – Старуха уж неопасна!
– Да знаю, – откликнулась Катя, растворяя скрипучие двери просевшей на один бок конюшни.
– Откуда это ты знаешь?
– А поди в горницу, там тебе нечаянный интерес. – Катя слегка стукнула ладонью по фонарю, и ветви тополей закачались, словно свет был ветром.
Нелли взбежала по высокому крылечку и влетела в дом. Самая безмятежная картина представилась ее взору. Параша, сдвинув со стола скатерть, гладила в глубине полутемной комнаты ее сорочки. Багряные угли весело поблескивали сквозь узорные прорези скользившего по белому полотну утюга. По одну сторону потихоньку росла стопка глаженого белья, по другую сугробился ворох неглаженого. Что-то громоздкое лежало еще подальше в темноте на беспружинном кожаном диване с высоченною спинкой.
– Те, что братнины, тебе вовсе малы, – заметила Параша вместо приветствия. – Гляди, уж швы расползаются.
– Чего Катька говорила за сюрприз… – начала было Нелли, но осеклась: на диване лежал человек, связанный чем-то вроде широкого синего пояса. Украшенные бахромою концы торчали у него изо рта.
– Это еще кто таков? – Филипп вошел вслед за Нелли.
– Давешний кучер приволок, – пояснила Параша, ловко направляя по оборке пыщущий жаром кораблик. – Для отца Модеста, мол, а больше ничего не разъяснял.
Ухватив оплывший салом оловянный подсвечник, Нелли кинулась к лежащему.
– Ба! Да сие наш певун! – засмеялся Роскоф.
И вправду то был Индриков, только рыжей обыкновенного, поскольку с куафюры его изрядно осыпалась пудра. Нелли не могла и вообразить, насколько выразительней делаются глаза, когда человек лишен дара речи. Зеленоватые, они, казалось, побелели от злости, и Нелли могла бы поклясться, что глаза сии обзывают их с Филиппом такими страдными словами, что половину из них она не знает вовсе. И вместе с тем на донышке их плескалась испуга. Зубы молодого человека с яростью впивались в жесткий узел, словно в надежде его перекусить.
– Ну так пусть Его Преподобие с ним и беседует, – беспечно сказал Роскоф, отходя от увязанного пленника. – Прасковия, не найдется ль у тебя чего для тех, кто ворочается голодными из гостей?
– Пирогов с капустой напекла, – Параша поставила утюг на чугунную подставу и принялась складывать белье. – Потом уж доглажу, мы с Катькою тож не вечеряли. Батюшку, я чаю, не ждем?
– Все шансы умереть с голоду, коли ждем.
– Ну чего, каков подарочек? – Катя, хлопнув дверью, вбежала в дом.
– Эка невидаль, пришел кучер да связанного притащил, – Нелли принюхалась, но пирогами не пахло. Ах да, поварня-то на дворе. – Вот мы чего расскажем, жуть!
– Ну и не похваляйся! – Катя надулась. – Нам, небось, не меньше твоего хотелось поглядеть, как старуху прихлопнут.
– Да никто ее не убивал вовсе!
– Как это не убивал? – возмутилась Катя.
Параша вошла, бережно неся большую глиняную мису, укрытую полотенцем. Из-под него повеяло наконец заманчивым маслянистым жаром.
Нелли начала рассказ, едва сели за стол. С дивана доносилось беспокойное ворочанье. Нелли же не знала, чем наслаждается больше: теплым желтым пирожком, защипанным петушиным гребешком вдоль спинки (кажется, пятым по счету), или же ужасом и восхищением подруг. Даже у Кати интерес к повествованию Нелли переборол самолюбие.
– А волоса-то, волоса, только поседели или повыпали частью? – стонала почти она. – Хоть одним бы глазочком глянуть, как морщины поползли!
– Чего этот колотится-то? – обернулась Нелли, протягивая руку к мисе. – Неужто тож пирожка захотел?
– Хрен ему, а не пирожок, – заметила Катя. – Неча бесенятам прислуживать. Проигрался, так пулю в лоб, как хорошие господа делают.
– С первым положением не согласиться трудно, Катерина, но второе спорно, – Роскоф с сожалением заглянул в опустевшую на треть посудину. – Надо вить и Его Преподобию оставить. Ох и вкусно, Прасковия!
– Благодарствую на добром слове, Филипп Антоныч. А в печи-то еще столько же томится.
После сего утверждения миса опустела.
Но оставленные для отца Модеста пирожки успели уж подостыть, когда тот наконец застучал в ворота.
– Неужто пешком добирался? – Нелли глянула в темное окошко: кое-как можно было разглядеть, что Катя отворяет только калитку.
– Здешние извозчики нето, что в Петербурхе, – многозначительно заметила Параша. – Тамошние народ лихой, хоть ночью на кладбище просись – повезут, только заплати. А здешние, говорят, по ночам спят.
– Кто это тебе успел наговорить? – усомнилась Нелли.
– Да уж успела с людьми перемолвиться.
