Шеренги воевавших в императорской армии польских гусар, не дрогнув перед канонадой пражских пушек, атаковали легкую венгерскую конницу; та не стала ждать столкновения и пустилась наутек; поляки преследовали их, похоже в своих посеребренных кирасах с крыльями за плечами на легион рассвирепевших архангелов.
Пушки умолкали одна за другой. Только у бастиона Звезды еще дрались моравы под командой Шлика. Это были чернорабочие воины, опытные и несуетливые, умевшие экономно расходовать силы и порох. Они хладнокровно все взвесили и поняли, что спасения нет — каждый из них, привыкший ни во что не ставить свою солдатскую шкуру, принял это, как неизбежность. Через каких-нибудь полчаса под натиском баварцев они полегли все до единого.
Букую открылся путь на Прагу, куда давно уже с горсткой всадников бежал Ангальт-старший. главнокомандующий чешским войском.
— Мы можем отправляться восвояси, — заметило Сорок без всякого нетерпения (время не представляло для обитателей Альфы никакой ценности, и его нельзя было считать “напрасно потраченным” — на Земле время текло гораздо медленнее для двух визитеров, чем на их родине).
— Рано, — сказало Двадцатьпять. — Выходит, дальнейшие события Верховная Координация предсказала точно. Атакующие гнездовье двуногие недостаточно сильны, а защитникам идет подмога.
Ангальт, так и не остановивший, как ни пытался, бегущие войска, встретил на Градчанах, неподалеку от Золотой горы короля. Его величество в позолоченной кирасе, под знаменем с пфальцским девизом “Колебания мне неведомы” направлялся на поле боя во главе пятисот кирасир личной охраны. Но поле боя теперь принадлежало лишь мертвым да еще двум едва заметным облачкам, силовым полям, реявшим над Белой горой. Кирасиры спешились и пытались помочь защитникам пражских стен расчистить Страховские ворота от множества сбившихся в кучу телег — на плечах бегущих в Прагу могли ворваться императорские войска.
Вскоре загрохотали орудия пражских редутов. Доскакавшие почти до самых стен редкие кучки конников Букуя торопливо поворачивали коней, мчались в безопасное место. Страховские ворота заперли на тяжелый дубовый засов и возвели позади них вал из заранее припасенных камней и глины.
Букуй прекрасно понимал, что сражение у Белой горы было лишь малозначащим эпизодом, не ослабившим чешское войско и волю чехов к отпору. Остановившись перед пражскими укреплениями, он сжимал кулаки, вспоминая, что его отборные войска несколькими днями ранее едва не разбежались из-под Раковника — на счастье, из Баварии через шумавские перевалы добрался обоз с провиантом, и только это остановило массовое дезертирство. Но надолго ли? Еды хватит на сегодняшний вечер да завтрашнее утро, и с ними нет господа бога, чтобы накормить армию пятью хлебами да двумя рыбами, а его католическое величество и господа католические генералы сами совершить такое чудо не в состоянии. Окрестности разорены, все сожжено, чехи давно угнали в Прагу весь скот и увезли собранный урожай. От Бенешова на помощь Праге идет посланная Габором Бетленом венгерская конница, восемь тысяч отдохнувших вояк. Завтра они появятся здесь, и чаша весов военного счастья может качнуться в сторону чехов.
Букуй подхлестнул коня и размашистой рысью направился от пражских стен, ощетинившихся пушками и мушкетами, в свой лагерь. Там он встретил баварского полководца Максимилиана — с мокрыми от вина усами, мутным взором. Максимилиан так стремительно протянул генералу кувшин, что красное венгерское выплеснулось на редкостный турецкий ковер:
— Пейте, Букуй, пейте, домине! Кто знает, придется ли нам еще выпить…
В это время в Пражском Граде король Фридрих Пфальцский совещался с Ангальтом, на котором лица не было от беспокойства за израненного сына; присутствовали Тюрн, Гогенлоэ и все остальные.[1] Больше всех говорил австрийский дворянин Шернебль, призывая немедленно, нынче же ночью ударить по неприятелю. Тюрн поддерживал его и заявил, что охотно возглавит войско вместо Ангальта — чтобы тот мог спокойно ухаживать за раненым сыном. Потом пришли выборные от горожан и еврейской общины и предложили большой заем, чтобы оплатить содержание обороняющих Прагу войск.
— Ну что ж, господа, — сказал король и встал. Следом встали остальные. — Что бы я ни решил, я хотел бы выслушать ваше мнение. И мнение моих милых пражан, разумеется. Благодарю вас. Когда вы думаете наступать, Тюрн?
— Через час после полуночи, ваше величество, — поклонился Тюрн так низко, что каска в его руке мела паркет почерневшим от пороховой копоти пером. Кисара на нем была покрыта вмятинами от пуль и палашей. — К этому времени удастся наладить связь с полками Габора Бетлена, и мы с двух сторон ударим на Максимилиана с Букуем. И чешская корона на челе вашего величества останется столь же незыблемой, как горы, что окружают эту страну.
— Благодарю, граф, — кивнул Фридрих. — Дайте бой. Я не забуду вашего усердия. Через час после полуночи я поднимусь на стену и буду ждать вас с победой.
Белогорскую равнину закутала пасмурная морозная ноябрьская ночь; снег тихо падал и не таял на холодных лицах давно остывших мертвецов. Санитары пока что занимались ранеными, время позаботиться о мертвых еще не настало.
Обитатели системы Альфа Дракона терпеливо колыхались в небе — земное время для них, как мы помним, не имело никакого значения. Что час, что тысячелетие — для них все едино.
Среди ночи Двадцатьпять вдруг сказало:
— Углеродные двуногие из города приближаются.
Сорок промолчало. Но и оно фиксировало не слышный грубому несовершенному человеческому уху стук обернутых мешковиной копыт, тихое шуршание засова Страховских ворот и сиплый шепот капралов городского ополчения. Ворота заскрипели.
Раздались нечленораздельные выкрики — это передовые пражские солдаты набросились на дремавших императорских караульных.
Загремели мушкеты, из городских ворот полк за полком вылетали кавалеристы — в отличие от лошадей кирасир и гусар Букуя их кони были сыты и напоены. Грянул бой.
Фридрих Пфальцский, закутавшись в подбитый горностаем плащ, наблюдал его со стены. Сверкали вспышки мушкетных, аркебузных и пушечных выстрелов, убогие домишки Мотола и Яновиц пылали, выбрасывая снопы искр в свинцово-серое небо. Тюрн опрокинул императорское войско. Разбитые полки Максимилиана и Букуя бежали на юг, вдоль Влтавы, прямо на копья венгерской конницы Габора Бетлена и моравов. Чешская корона останется на голове Фридриха Пфальцского, его детей и детей его детей. Король приказал приготовить ему ванну и коня.
— Ну хватит, — сказало Двадцатьпять. — Верховная Координация рассчитала все точно, теперь я в этом уверено. Нам придется чуть отступить в прошлое.
Силовое поле Двадцатьпять пульсировало все явственнее. Хотя по галактическим меркам Двадцатьпять выполняло более чем второстепенную работу (Верховная Координация, по слухам, занималась одними масштабными операциями — изменила траектории планет или взрывом сверхновой аннигилировало целые звездные системы), оно было обуреваемо сильным эмоциональным напряжением — что и отметило Сорок.
— Термический удар? Парализатор? — предложило Сорок, бывшее в этой операции подчиненным, обязанным обеспечить техническую сторону дела. — Несколько небольших взрывов меж двумя группами двуногих…
— Нет-нет, — сказало Двадцатьпять. — Ничего такого. Я наблюдало за этой планетой несколько Великих Оборотов. Инструкции Верховной Координации разрешают нам выбирать средства по своему усмотрению. Проще всего предпринять психологическую атаку.
— Психологическую? Эти двуногие углеродные капельки обладают психологией? — спросило Сорок и не расхохоталось лишь потому, что сделать это силовое поле не в состоянии.
— Нечто подобное у них имеется, — сказало Двадцатьпять. — Сформировавшаяся система условных рефлексов, которую двуножки не способны контролировать. У них есть и рефлекс, заставляющий их страшиться полной и бесповоротной дезинтеграции.
— И, несмотря на это, они швыряют друг в друга те маленькие предметы?
— Вот именно, — подтвердило Двадцатьпять. Вибрации его силового поля усилились. Сорок восприняло это как состояние радости. — Это сравнительно редкая разновидность космической жизни.
