– Змейка, болтаешь глупости.
– Ничего подобного! Послушай Нахт! Бирюза и лазурит – это день и ночь лемурийского неба. Ты слышал о Праматери Царств?
– Что-то слышал, когда был мальчишкой, – Нахт провел по лбу наружной стороной ладони. – Земля магов, которая погибла?
– Да! Только они знали, что погибнут! Потому что всемогущий всегда знает срок смерти. И еще они знали, что весь мир изменится. И они сделали камни, чтобы оставить память о цвете своего неба!
– Откуда ты знаешь такие сказки, змейка? – голос Нахта прозвучал приглушенно.
– Это не сказки! Мне об этом рассказывала… – Неферт в испуге поднесла ладонь к груди: имя Миуры все-таки не успело слететь с ее языка. – Мне рассказывала нянька Хапшесут.
– Что же, кроме сказок, может рассказывать нянька? – Нахт вздохнул с облегчением.
Некоторое время они молча сидели рядом, глядя, как над уходящими в воду ступенями смыкается трепещущая вечерняя вода.
– Сегодня все похоже на сон, – тихо прошептала Неферт. – Рыбки плывут, как тени, и лотосы такие печальные.
– Змейка, не говори мне о снах и тенях.
Неферт обернулась: Нахт по-прежнему касался ладонью середины лба – и в этом жесте была мука.
– Эта тень сгущалась во сне, – почти беззвучно произнес он. – Я не могу вспомнить…
– Нахт!
Нахт отвел руку от лица и взглянул на сестру: невеселая усмешка тронула его губы.
– Воспоминание уплывает, как тени рыб, – заговорил он. – Откуда я знаю, что тебя, маленькая змейка, не могут испугать мои слова?
– Это правда, Нахт!
– Тогда попробуем вместе открыть этот маленький ларец черного агата. Ты знаешь, что в пятнадцать лет я чуть не умер от лихорадки?
– Нет, мне об этом никогда не говорили.
– Ну правильно, с какой стати. Это было так давно, что мне кажется – не со мной… Яснее всего я помню это смешанное с жутью удивление: разлитый в теле свинец, который мне – поднимавшему любую ношу – не по силам было поднять. Я пытаюсь поднять руку – мою руку, останавливающую на скаку лошадь – и мне это не всегда удается, потому что пальцы налиты этим свинцом… Рука падает на полпути – и мне страшно. Змейка, ты не можешь понять, как страшно мужчине ощущать бессилие… Раны на войне совсем другое, чем болезнь… Я никогда не болел, ни до, ни после… Лица появлялись, склонялись надо мной и исчезали… Приходили ночи – и я оставался наедине с ужасом бессилия. Огонь плавал в светильнике… Стены комнаты поглощала темнота… И тогда ко мне стала приходить Она.
– Она, Нахт…
– Да, женщина, которую я любил. Если только все это не было бредом. От ее глаз исходила мягкая ночная прохлада… Мне становилось лучше от одного ее приближения.
– Ты был рад ей, Нахт?
– Нет! Она была красива. Это было – унизительно… Я ненавидел ее за то, что она смеет подойти ко мне, когда я так… жалок. «Убирайся», – сказал я, пытаясь приподняться… Она села на край моего ложа. Ее рыжие волосы спадали на черную столу. Огоньки светильника играли в ее глазах.
«Зачем ты пришла, уходи», – повторил я.
«Ты должен заснуть», – сказала она… и взяла мою руку в свою. И я понял, что бежавший от меня сон придет ко мне, если она будет сидеть рядом и держать меня за руку. Змейка, я заснул. Иногда я просыпался – она неподвижно сидела рядом, стройная и очень прямая… «Ты здесь?» – спрашивал я. «Здесь, мышь, спи», – отвечала она, и глаза ее улыбались. Я сильнее сжимал ее руку и засыпал опять.
На следующую ночь она пришла снова.
«Я тебя не звал, уходи! – сказал я. – Уходи, ты мне не нужна! Уходи, слышишь?!»
Так я встречал ее каждый раз. Я говорил и думал при этом, что если она не придет следующей ночью, то я как-нибудь донесу руки до рта и перегрызу жилы зубами. Я бы это сделал, змейка. Не потому, что мне было плохо. Я уже любил ее.
Потом начались разговоры. Я не помню их. Я не могу их вспомнить. Мне становилось лучше. Разум мой прояснялся – и я все отчетливее понимал, что ее не видит в этом доме никто, кроме меня.
Я не знал, кто она – дух ночи или воплощение богини… Я знал одно – она не была земной женщиной.
Но я любил ее так, как любят земных женщин.
Я знал, что ее нельзя так любить.
«Я выздоровлю, и ты уйдешь», – говорил я.
«Уйду».
«Тогда я не стану жить».
«Ты станешь жить и забудешь обо мне».
«Ни за что! Ты этого не дождешься!» Змейка, а ведь я ее все-таки забыл. Не могу понять, как это вышло. Забыл, как только начал выздоравливать.
– Кто она была, Нахт?
– А была ли она вообще? Много бы я дал, чтобы это понять, – Нахт легко поднялся. – Ладно, змейка. Я даже рад, что это все тебе рассказал. Теперь ты все обо мне знаешь.
«Не все», – подумала Неферт.
X
Шаги, ведущие к беседке, послышались, только когда озябшая даже в своей шерстяной накидке Неферт уже совсем потеряла надежду, что кто-нибудь придет. Лаковые листы черных кустов, обрамлявших перила беседки, в которых и спряталась Неферт, были так плотны, что она сидела, словно в маленьком шалаше… Окон в этом шалаше, естественно, не было, а выглядывать наружу, несмотря на обещание Миуры, Неферт побаивалась.
Оставалось только слушать.
– Здесь нам никто не помешает.
Шаги поднялись по ступенькам, что-то прошелестело, заскрипели деревянные оттоманки.
– Будем надеяться. Так вот я и говорю, – Неферт чуть не подпрыгнула от изумления: второй голос принадлежал Суб-Арефу. Так это с ним Нахт имел тайную встречу в такой час! – Пшеница, будем рассматривать хорошую белую полбу, по нынешнему курсу колеблется от трех до четырех серебряных колец мешок, причем при оптовой продаже съезжает к трем. Таких цен не бывало со времен фараона Хуфу! Рынок наводнен: вот что делает импорт как следствие перемирия с шасу. Они-то рады-радехоньки гонять караваны. Но, как Вы можете понять, этим не вполне довольна группировка влиятельных лиц, вкладывающих солидный капитал в наделы, отведенные под пшеницу.
– К этой группировке, вне сомнения, относится мой досточтимый собеседник?
– Вы смотрите в корень. Между тем как правительственная политика…
– Поощряет импорт. Почтенный Суб-Ареф, я прекрасно вижу направление Ваших помыслов. Однако получается неувязка. Предположим, мне ничего не стоит распотрошить в неофициальном порядке три- четыре каравана: если это не подорвет импорта, то, безусловно, взвинтит цены.
– Минимум – до пяти колец мешок!
– Положим. Но шила в мешке не утаишь. В таких случаях всегда кто-нибудь уносит ноги. Неужели Вы полагаете, что в Великом Доме на такое посмотрят сквозь пальцы?
– Мой юный герой, при несомненной львиной хватке Вам недостает еще некоторой житейской опытности. Что если, я говорю предположительно, напасть на шасу под видом хеттов?
– Клянусь Сетхом, превосходная идея!
– Я не сомневаюсь, что ее превзойдет практическая реализация.
– Но для начала, – в ровном голосе Нахта прозвучал металл, – оговорим конкретно мой процент в общей прибыли.
XI
– Быть может, довольно?
