капитана Савостьянова и по утверждению воспитательного комитета, состоявшегося сего числа, предписываю кадету Мосину Сергею за хорошее поведение и прилежание к наукам нашить погоны на куртку».
В аттестации корпусное начальство отмечало хорошие способности Мосина, хотя он и не всегда обнаруживал достаточное прилежание. В замечаниях о характере, наклонностях и способностях Сергея ротный командир отмечал, что он был способным, скромным, исполнительным, добросердечным, несколько вспыльчивым мальчиком, но всегда дисциплинированным, за что ему часто повышался годовой балл за поведение.
Мосин учился в Тамбовском корпусе всего один год. 13 июня 1862 года его перевели для продолжения учебы в Воронежский Михайловский кадетский корпус.
В ту пору между двумя губернскими центрами Тамбовом и Воронежем не было иного сообщения, кроме обозного летом и санного зимой, и тамбовские кадеты добирались до нового места учебы организованно, походным порядком, под началом офицеров-воспитателей Воронежского корпуса. Переход обставлялся празднично, красиво, в дорогу основательно запасались провиантом, брали ведерные самовары и котлы для пищи. Подростки по летней жаре уставали на марше быстро, из-за чего походная колонна часто останавливалась у тенистых речек, разбивался бивуак, трапезничали в меру, по-военному, хотя аппетит был поистине походный. Купаться разрешалось от души, играть, бегать, прыгать — всего вволю. А потом бивуак снимался и снова катили повозки и пылила колонна по древнему степному тракту.
Сергей был на седьмом небе от такой жизни. Он шагал в первой шеренге своего взвода, перед глазами его проходил необъятный простор плоской, как блюдце, степи с редкими курганами, на которых вечными сторожами стояли каменные бабы с отвислыми животами — богини живших здесь в незапамятные времена народов.
Сергей прочитал самые интересные исторические книги из училищной библиотечки и знал, что через воронежские и тамбовские земли дикими вихрями проносились, топча копытами все живое, орды кочевников аваров, печенегов, хазар, половцев. Русские люди еще помнили испепеляющий кровавый вал неисчислимых туменов Бату-хана. А сколько их еще будет, завоевателей, жаждущих русских богатств? Вот он, Сергей Мосин с товарищами и призван защищать от них отчую землю. Эту заповедь принес с собой юный Мосин в Воронежский корпус.
Учебное заведение размещалось в большом трехэтажном здании с колоннами, по фронтону которого распластался двуглавый орел, символ Российской империи. Перед фасадом — жесткий квадрат строевого плаца, а за домом густел чащобою старинный дубовый парк, густо заросший молодняком.
В Воронежском корпусе было много похожего на Тамбовский, но имели место и различия. Распорядок вроде бы оставался тот же: подъем, утренний осмотр, завтрак, классные или строевые занятия, обед, прогулка в строю, снова классные занятия и долгожданный отдых. Но дисциплина была жестче, и намного. В Воронежском корпусе в отличие от Тамбовского согласия между педагогами и воспитателями не было. В первый год, когда там уже учился Мосин, еще оставались осколки некоего союза, так как преподава ние держалось на учителях либерального толка, таких, как, к примеру, Николай Степанович Тарачков, человек заметный не только в городе, но и в губернии. Он преподавал физику и естественную историю, занимался научной работой и за свои труды был удостоен серебряной медали Московского университета. За успехи в разведении полезных для человека растений Императорское общество акклиматизации присудило ему бронзовую медаль, и такую же награду Тарачков получил от Московского общества сельского хозяйства за гербарий воронежской флоры.
«Педагог должен учить своим примером», — утверждал Тарачков. Знаменитый гербарий — 400 растений — он собирал только со своими учениками. При корпусе вместе с кадетами развел прекрасный сад с белой акацией, шелковицей, орехами, каштанами, китайским ясенем и даже виноградом. Память о Тарачкове доныне осталась в Воронеже, ибо пьедестал памятника Петру Великому, что стоит на крутом городском берегу, сделан из глыбы гранита, найденной учителем в шести верстах от городка Павловска.
Из своих подопечных Тарачков хотел вырастить людей, способных на любой подвиг во благо Отчизны. Он считал, что слава России куется не только на поле брани, но и на поприще труда. В одном из писем к другу он так изложил свои принципы:
«Наши русские молодые таланты, что есть лучшего и способнейшего в семьях из отроков всех сословий, поступая в классические гимназии и употребляя большую часть времени на изучение идеального классицизма с его умершими языками, в то же время лишены на всю жизнь познания природы в ее трех царствах! Оставаясь так высокообразованными, в то же время, как белоручки, они чужды и бессильны для пользования окружающего их в виде земельных угодий, фабрик и заводов. У нас все эти классики поставлены по-прежнему в зависимость от иностранных специалистов: агрономов, садовников, сахароваров, винокуров, фабричных химиков, механиков и других разнообразных техников до искусных столяров, слесарей и кузнецов. Все материальные работы остались у нас за немецкими специалистами, а мы, русские, как белоручки, находясь в вечной от них зависимости, кланяемся и платим им громадную материальную дань, нередко продавая им свою земельную, фабричную и другую собственность».
Эти горькие слова были сказаны человеком, имевшим огромное влияние на учеников и верившим, что из них получатся не только офицеры, но и слесари, и механики, и инженеры. Приметил ли, нет ли Тарачков среди массы кадетов скромного, тихого, иногда печального Сережу Мосина, но уже одно то, что Мосин и Александр Лодыгин выбрали путь технического творчества и прославили Россию, стало лучшим памятником этому замечательному педагогу.
Под стать Тарачкову был преподаватель российской словесности и истории обрусевший француз Михаил де Пуле, боготворивший русскую литературу. Он всегда задавал такие темы сочинений, что были близки народным идеалам, верованиям, обычаям. Может, именно де Пуле закрепил в Сереже Мосине искреннюю любовь к своему народу?
Сергей Павлов преподавал кадетам рисование и черчение, преподавал крепко, основательно. Его ученики, если даже не имели природного дара к изобразительному искусству, наукой черчения овладевали прочно. А сам Павлов был страстно влюблен в этнографию. Он давал задания кадетам рисовать крестьян, купцов, мещан, детально выписывая при этом их одежду. Подбитые ветром зипуны крестьян, бархатные поддевки воронежских мещан, парчовые душегрейки разжиревших купчих, меховые шубы первогильдейских купцов, сшитые на французский манер сюртуки и заметные в толпе дворянские фуражки с красными околышами. Мало кто из начальства догадывался, что этот уникальный калейдоскоп лиц и костюмов есть самая живая иллюстрация чудовищного неравенства, осененного российскими законами. О павловской коллекции узнали за границей, ему за нее предлагали очень большие деньги, но Сергей Павлович отверг все сделки и подарил рисунки этнографической выставке. Как знать, может быть, об этом знал Мосин и запомнил на всю жизнь бескорыстие своего учителя?
Реформа 1861 года усилила разногласия между прогрессивно настроенными учителями и реакционными офицерами-воспитателями. С одной стороны, наметилась определенная либерализация жизни, с другой — усилилось сопротивление реакционеров. Кадеты слышали, как преподаватели критиковали прежние порядки, наматывали себе на ус их высказывания. Самые дотошные и любознательные читали не столько беллетристику, сколько публицистику и критические статьи. Особенно много волнений воспитателям и директору корпуса генералу Броневскому доставили польские события 1863 года[7]. Воронежские кадеты в знак сочувствия к восставшим полякам писали на окнах и дверях дерзкие слова «свобода, равенство, братство». Дядьки, ворча потихонечку, старательно терли стекла тряпками, а офицеры-воспитатели настороженно вглядывались в лица кадетов, пытаясь найти авторов надписей. На вечерней поверке генерал Броневский обходил построенных в каре воспитанников и определял «по глазам» зачинщиков беспорядков. Выделенных таким нехитрым способом кадетов пороли беспощадно, так что в городе стали с ужасом говорить о жестокостях Броневского, писать о них в Петербург. Броневского убрали, назначили генерал-майора Ватаци.
Новый командир корпуса оказался человеком гибким и осторожным. Он ко всем относился ласково, был доступен, преподавателям рекомендовал «не притеснять кадет», разрешал устраивать танцевальные вечера с приглашением барышень, одобрял выходы в городской театр. Воспитанники стали жить более полной жизнью и без надзора интересоваться общественными событиями.
Такое положение вещей не могло, безусловно, понравиться тем, кто стоял за жестокие воспитательные
