— Гитлер… Внешне ничего такого особенного не было, что бросалось бы в глаза. Но очень самодовольный, можно сказать, самовлюбленный человек. Конечно, не такой, каким его изображают в книгах и кинофильмах. Там бьют на внешнюю сторону, показывают его сумасшедшим, маньяком, а это не так. Он был очень умен, но ограничен и туп в силу самовлюбленности и нелепости своей изначальной идеи. Однако со мной он не психовал. Во время первой беседы он почти все время говорил один, а я его подталкивал, чтоб он еще что-нибудь добавил. Наиболее правдиво наши встречи с ним описаны у Бережкова, в художественной литературе на эту тему много надуманной психологии.
Гитлер говорит: «Что же получается, какая-то Англия, какие-то острова несчастные владеют половиной мира и хотят весь мир захватить — это же недопустимо! Это несправедливо!»
Я отвечаю, что, конечно, недопустимо, несправедливо и я ему очень сочувствую.
«Это нельзя считать нормальным», — говорю ему. Он приободрился.
Гитлер: «Вот вам надо иметь выход к теплым морям. Иран, Индия — вот ваша перспектива». Я ему: «А что, это интересная мысль, как вы это себе представляете?» Втягиваю его в разговор, чтобы дать ему возможность выговориться. Для меня это несерьезный разговор, а он с пафосом доказывает, как нужно ликвидировать Англию, и толкает нас в Индию через Иран. Невысокое понимание советской политики, недалекий человек, но хотел втащить нас в авантюру, а уж когда мы завязнем там, на юге, ему легче станет, там мы от него будем зависеть, когда Англия будет воевать с нами. Надо было быть слишком наивным, чтобы не понимать этого.
А во второй нашей с ним беседе я перешел к своим делам. Вот вы, мол, нам хорошие страны предлагаете, но, когда в 1939 году к нам приезжал Риббентроп, мы достигли договоренности, что наши границы должны быть спокойными, и ни в Финляндии, ни в Румынии никаких чужих воинских подразделений не должно быть, а вы держите там войска! Он: «Это мелочи».
Не надо огрублять, но между социалистическими и капиталистическими государствами, если они хотят договориться, существует разделение: это ваша сфера влияния, а это наша. Вот с Риббентропом мы и договорились, что границу с Польшей проводим так, а в Финляндии и Румынии никаких иностранных войск. «Зачем вы их держите?» — «Мелочи». — «Как же мы с вами можем говорить о крупных вопросах, когда по второстепенным не можем договориться действовать согласованно?» Он — свое, я — свое. Начал нервничать. Я — настойчиво, в общем, я его допек.
— После беседы обедали. Он говорит: «Идет война, я сейчас кофе не пью, потому что мой народ не пьет кофе. Мяса не ем, только вегетарианскую пищу, не курю, не пью». Я смотрю, со мной кролик сидит, травкой питается, идеальный мужчина. Я, разумеется, ни от чего не отказывался. Гитлеровское начальство тоже ело и пило. Надо сказать, они не производили впечатления сумасшедших.
— Когда пили кофе, шел салонный разговор, как полагается дипломатам. Риббентроп, бывший виноторговец, говорил о марках вин, расспрашивал о Массандре… Гитлер играл и пытался произвести впечатление на меня.
Когда нас фотографировали, Гитлер меня обнял одной рукой. Меня в 1942 году в Канаде спрашивали, почему я на этом снимке улыбаюсь? Да потому, что у нас ничего не получилось и не получится!
А Гитлер удивляется, почему я настаиваю, такая мелочь второстепенная, можно уладить…
Я ему: «Давайте уладим!»
Он в ответ что-то неопределенное.
Когда мы прощались, он меня провожал до самой передней, к вешалке, вышел из своей комнаты. Говорит мне, когда я одевался: «Я уверен, что история навеки запомнит Сталина!» «Я в этом не сомневаюсь», — ответил я ему. «Но я надеюсь, что она запомнит и меня», — сказал Гитлер. «Я и в этом не сомневаюсь».
Чувствовалось, что он не только побаивается нашей державы, но и испытывает страх перед личностью Сталина.
Шота Иванович
— У нас с вами одинаковая голова, — говорит Шота Молотову, примеряя его шапку.
— Моей голове много досталось, — отвечает Молотов.
Четыре ошибки
Мне довелось слышать, как один из гостей пересказывал Молотову эпизод, участником которого был сам Вячеслав Михайлович. Выслушав, Молотов сказал:
— Вы здесь сделали четыре ошибки. Как Екатерина Вторая. В слове «еще», где всего три буквы, она делала четыре ошибки…
(Я сейчас вспомнил, как Д. Т. Шепилов рассказывал мне о резолюции Хрущева на записке одного посла. «Азнакомица».)
— Я помню фильм о вашем приезде в Берлин. Паровоз был. Даже у немцев не было электровозов. Берлинский вокзал, солдаты, винтовки, — говорит Шота Иванович. — И вы выходите медленно. Вы в шляпе были.
— Вполне возможно.
— Да. в шляпе. У вас медленные движения. Вас Риббентроп встречает, такие манеры эсэсовские, Геринг, Геббельс, и в рейхстаге обнимает вас Гитлер… Гитлер так вас приветствовал.
— Да нет.
— Позвольте, Вячеслав Михайлович, я видел в фильме, я запомнил: вы здесь, Гитлер здесь… А как тогда?
— А черт его знает как…
— Я могу показать.
— Вы можете показать! Вы же там не были!.. Был Гитлер, Риббентроп, два переводчика. Один в Москве, который в России жил все время, Хильгер. Он говорил, что он наш друг. И я тоже, должно быть, был. Бережков был, хотя его я не помню. Вроде Павлов там был. Видимо, оба были. Переводил фактически Павлов, а не Бережков — он был главный переводчик. Посол был, после которого я Деканозова назначил. Выбор был небольшой.
— Одно время был Копп. Еврей. Но партийного мало, — сказал Молотов.
— Были в кабинете — громадном, очень высоком. Гитлер — среднего роста, такого же примерно, как я. Гитлер, конечно, говорил, остальные позволяли себе некоторые дополнения, объяснения, вопросы…
Он меня хотел сагитировать. И чуть не сагитировал, — иронически щурится Молотов. — Все меня агитировал, агитировал, как нам надо вместе, Германии и Советскому Союзу, против Англии объединиться. «Англия уже почти разбита». — «Как же разбита — не совсем пока разбита!» — «Мы с ней скоро закончим, а вы куда-нибудь на юг, к теплым морям, берите Индию»[5].
