Вот то, что вспомнилось о нем. Остальное – в стихах.
Была еще одна неожиданная посмертная встреча с ним. В Нью-Йорке в одной из ярких витрин я увидел его бронзовый профиль. Гагарин в гермошлеме, огромные буквы: СССР. И надпись внизу: «Гражданин № 1 планеты Земля». Рядом – скафандр Армстронга, в котором американский астронавт первым ступил на поверхность Луны. Медали с изображением погибших космонавтов: Гагарин, Комаров и три американца, сгоревшие при подготовке к полету. Эти медали побывали на Луне и в Звездном городке.
я видел в Америке известную фотографию: Гагарин идет по ковровой дорожке докладывать о завершенном полете, и под ней надпись: «Человек, у которого все позади».
Всей своей жизнью и даже смертью он доказал, что это не так. Он остался летчиком.
Грядущие мальчишки из-за него придут в авиацию, мир с уважением назовет имена открывателей, и на каждой из новых освоенных планет в граните, в золоте, в неведомых пока неземных сплавах поднимется русский летчик Гагарин.
Слава его будет расти с каждым годом, ибо с каждым годом люди будут полнее осмысливать значение и величие его подвига.
Я очень счастливый человек – мне довелось знать его.
ШОЛОХОВ
Шолохов мешал. И друзья, и враги, все ощущали это. Мешал он не только потому, что большой талант всегда неудобен. Маршал Слова, он в шестидесятые годы стал лишним, как боевые полководцы, не позволявшие стоявшим у трона изобразить войну по-своему. Он мешал своим существованием, авторитетом Мастера, и, даже если молчал, все понимали, что может и сказать. А слова его ох как коробили нутро так называемой передовой тогдашней интеллигенции, ныне именуемой «шестидесятниками», у которых появились свои кумиры.
– Для меня самым большим праздником станет день, когда я прочитаю сообщение о смерти Шолохова, – слышал я в Центральном Доме литераторов, где сам классик почти не бывал.
И вот 21 февраля 1984 года он на 79-м году жизни наконец-то порадовал своих ненавистников, которые не могли простить ему, что он – это он, а среди них нет такого. Надо ли говорить, как опечалил его уход миллионы читателей и почитателей истинно русского шолоховского таланта.
В том же Доме литераторов с писателем Чивилихиным мы помянули Михаила Александровича. Как мало живем… Давно нет и Володи Чивилихина… Но кто мы? Однако мы были современниками Шолохова, читали его книги, сами причастны к литературе, и, если станем навозом для будущих гигантов, уже хорошо. Мы оба любили Шолохова, и, может быть, впервые я был согласен с официальным некрологом, где Михаила Александровича назвали «великим писателем нашего времени», «гениальным художником слова».
Когда уходит близкий человек, в тебе обрывается нечто значительное, подводится черта. С уходом Шолохова закончился целый мир в каждом, кто чувствовал этот мир. Тем более, если был знаком с автором и до сих пор ощущаешь щеточку его усов на своей щеке, когда он поцеловал, как бы благословляя…
О встрече молодых писателей с Шолоховым 13-14 июня 1967 года кое-что написали ее участники. Был и документальный фильм «Молодые гости Дона», который я так и не видел. Там мы, конечно, все молодые – Юрий Адрианов, Геннадий Серебряков, Олег Алексеев, Юрий Сбитнев, Владимир Фирсов, Василий Белов, Лариса Васильева, от ЦК Комсомола – Валерий Ганичев, Феликс Овчаренко, от журнала «Молодая гвардия» – главный редактор Анатолий Никонов, от ЦК КПСС- Юрий Мелентьев… Я в эту компанию попал случайно: не было бы счастья, да несчастье помогло. В ту пору ходило по стране мое ненапечатанное стихотворение о Сталине. Первый вариант его я написал еще в 1959-м, когда мне было восемнадцать лет. Я учился на втором курсе Московского энергетического института, и оно появилось в подборке моих стихов, вывешенной на факультете – такое практиковалось в те годы неравнодушия к поэзии. Заинтересовались этим стишком не только любители словесности. Вызвали в небольшую комнатку. Побеседовал со мной аккуратный человек в коричневом костюме и в очках. Через много лет я дружески встречусь с этим самым внимательным моим читателем из Конторы Глубокого Бурения, как тогда называли между собой эту самую компетентную организацию…
А к стихотворению я вернулся в 1965 году – что-то не давало покоя. Было это по иронии судьбы 21 декабря, в день рождения Сталина. Я жил один, приехал ко мне с Дона мой друг поэт Борис Куликов, увидел, как я строчу стихи на березе, лежавшей на полу – стола не было, его заменяла прибитая к стволу фанера.
– Пишет стихи километрами! – воскликнул Борис. Так и появилось стихотворение, начинавшееся словами: «Зачем срубили памятники Сталину? Они б напоминали о былом могуществе, добытом и оставленном серьезным, уважаемым вождем». Что думал, то и написал. А вскоре, 4 февраля 1966 года, я прочитал это стихотворение на поэтическом вечере в Театре эстрады. Поэтов любили, и такие вечера привлекали много народу. Но я не ожидал реакции зала на то, что прочитал. Возникли две враждующие стороны. Мои коллеги, сидевшие рядом на сцене, ощетинились против меня. Вегин прочитал антисталинское стихотворение «Облака 37-го года», но оно не возымело действия на публику. Тогда, в 1966-м, я еще не понимал, что в обществе происходит некоторый сдвиг в сторону Сталина, не то что в 1959 -м, когда любое выступление за Сталина воспринималось не только как политическая незрелость или поэтическое хулиганство, но и как кощунственная безнравственность. Впрочем, так продолжается и по сей день, а Сталина похоронить не могут. Однако в ту пору народ менялся, я оставался прежним. Было это перед очередным съездом партии, 23-м, но я не знал, что группа «шестидесятников» обеспокоилась возможной реабилитацией Сталина и написала письмо в ЦК. В угоду им со съездовской трибуны устами генсека Брежнева по поводу Сталина было произнесено: «Не очернять и не обелять». На деле это значило: молчать. Я же среди своих коллег и в печати получил титул «сталинист», который звучал как самое страшное ругательство. В дни работы партийного съезда я участвовал в агитперелете по городам Сибири и Дальнего Востока. Направил ЦК комсомола, может, чтоб в такое время я не мутил воду в Москве? Может быть. Однако в первом же городе нашего перелета Свердловске я прочитал «Зачем срубили памятники Сталину…» перед большой аудиторией. Слушали в напряженной тишине. А из Свердловского обкома партии, где подрастал будущий президент России, в Москву покатила «телега» о моем «антипартийном», «сталинистском» выступлении… Когда вернулся в Москву, со мной беседовали разные чиновники, но я чувствовал себя еще тверже, ибо знал, что правда за мной. Конечно, на душе было неприятно. В Союзе писателей меня постоянно оскорбляли. Единомышленников не видел, кроме некоторых членов редколлегии журнала «Октябрь» во главе с Всеволодом Анисимовичем Кочетовым. Но не преувеличу, если скажу, что в тот период я был по-человечески один. Каждую мою публикацию критики встречали в штыки некоторые из них через десятилетия изменили свои суждения, а иные давно уж в Израиле или
США. Зарубежные радиостанции посвящали мне свои передачи, работая удивительно в унисон с отечественными средствами массовой информации – будущими глашатаями перестройки и развала державы. Партия уже переродилась…
Так прошел год. И словно ветошь, политая бензином, возникло в Московском отделении Союза писателей письмо из воинской части с Украины: одного майора-летчика исключили из партии за то, что он в купе поезда вслух прочитал мое неопубликованное стихотворение. Партийное руководство части интересовалось автором: кто он и почему до сих пор на свободе, если только за чтение его стихотворения приходится исключать из партии! Стихи ходили по стране помимо моей воли. Мне сообщили, что в Кишиневе артист Павлов читал «Зачем срубили…» в Зеленом театре – с большим успехом.
В эти дни, в июне 1967 года, меня вызвали в ЦК ВЛКСМ и сказали, что я приглашен к Шолохову, в Вешенскую. Ничего себе! Получил билет и командировочное удостоверение, завтра утром- вылет из Внукова. Добрым словом помяну Сергея Павловича Павлова, тогдашнего первого секретаря ЦК комсомола…
