глядела на меня своими серо-зелеными глазами, Клод благоговейно вздохнул, а Леопольд дважды подпрыгнул. Так я стала постоянным автором «Триады».
Я растянула аванс до ноября, когда «Уоррендер Ловит» должен был выйти в свет. Ноябрь — плохой месяц для публикации, но романам-дебютам с неясными перспективами приходится уступать дорогу потенциальным фаворитам. Я правила гранки романа с чувством, что все это мне окончательно надоело. «День поминовения» был почти закончен, и эту книгу я в те месяцы любила всем сердцем.
Уолли свозил меня в Кембридж; если не ошибаюсь, это было в сентябре. Мы побывали в Грантчестере, на родине Руперта Брука[27]. «И часы на старой церкви стали без десяти три?» Часы на старой церкви
— Меня-то, надеюсь, ты не включаешь в число своих мишеней, — заметил он.
В конце концов Уолли женился на Английской Розе, прекрасно разбиравшейся во всех placement[28] и дипломатическом протоколе, и стал предметом восхищения со стороны окружающих, включая детских нянек. Со временем Уолли сделался послом и обзавелся плавательным бассейном, вокруг которого всегда толклись важные лица со своими супругами, и Уолли от случая к случаю баловал их своим появлением: «Сию минуту удрал».
«Триада» отпечатала тысячу экземпляров «Уоррендера Ловита», надеясь продать пятьсот.
— Но можно рассчитывать на несколько благожелательных рецензий, — сказала Цинтия по телефону. Ко мне на дом прислали фотографа — снять меня для суперобложки.
В конце октября вышел роман Лесли «Двумя путями». В нем фигурировала бессердечная женщина, объявившая войну бедному парнишке-кокни за привязанность нашего героя. Главная моя претензия сводилась к языку произведения. Лесли до такой степени не хватало умения передать характерный говор лондонца-кокни, что он обратился к фонетическому письму, а в моих глазах это было и остается художественным недостатком. «Чиво ж ето ты со мной изделаишь, гаспадин хароший?» — взывает у Лесли его юный кокни, хотя ему (поскольку читатель-то знает, что он кокни) всего и требовалось сказать: «Ты не можешь этого сделать». И прозвучало бы так куда достоверней, чем со всякими «чиво», «ето» и «изделаишь».
Как бы там ни было, на роман Лесли появились две рецензии, и Дотти их прихватила, чтобы мне предъявить. Рецензии были так себе, но все лучше, чем ничего.
Ничего и не появилось в первые две недели после выхода «Уоррендера Ловита». Это молчание меня огорчало, но не очень: я успела наполовину забыть о романе, настолько дорога была мне моя новая книга.
Как-то в четверг я пошла к Солли. Он обещал дать мне взаймы расплатиться за комнату — я ждала гонорар за несколько статей и рецензий. Вообще-то я еще задолжала зубному врачу, и его секретарша уже начинала терять терпение; я с утра до вечера не отвечала на телефонные звонки в уверенности, что это она так настойчиво меня добивается. Привратник страшно обиделся, когда я по внутреннему телефону попросила его всем отвечать, что меня нет дома. Он заявил, что не имеет привычки врать людям. Я объяснила, что «Нет
Солли, как обычно, сидел в окружении беспорядочной груды газет и журналов. Я сказала:
— Не люблю занимать. Но я скоро отдам.
— Нашла о чем беспокоиться, — сказал Солли, улыбаясь из ералаша периодики, разбросанной на столе и на стульях. Я заметила несколько еженедельников и еще «Ивнинг стандард», а затем увидела свою фотографию. Рецензии на «Уоррендера Ловита» появились повсюду — и все вполне благожелательные и очень большие. Солли сказал, что, по предварительным сведениям, то же повторится и с воскресными газетами. Под фотографией в «Ивнинг стандард» была подпись: «Флёр Тэлбот в уставленном книгами кабинете своей лондонской квартиры». Давно все это было.
Помнится, Тео Клермонт выступил с рецензией в одной из воскресных газет. Он утверждал, что книга, несомненно, значительна, но ее автор, вероятно, уже не сможет написать что-нибудь новое. Его пророчество не сбылось, потому что «День поминовения» доставил читателям столько же удовольствия, сколько «Уоррендер Ловит»; а после этого — «Английская Роза» и остальные романы, одни больше, другие — меньше.
И вот еще какая подробность того дня, когда я отправилась к Солли занять денег расплатиться за комнату, приходит на память: по возвращении меня у входа ждал мистер Алекзандер с «Ивнинг стандард» в руках. Он рассыпался в поздравлениях и пригласил зайти выпить с ним и его женой. Как-нибудь в другой раз, сказала я. Привратник тоже пребывал в возбуждении, не зная, как отвечать на звонки, и одновременно остолбеневший от моей фотографии в газете. Он не был до конца убежден, что я не замешана в чем-то противозаконном.
В тот же вечер, помню, ко мне заглянул Лесли. Поздравил с выпавшей на мою долю удачей.
— Конечно, успех у широкой публики… — Он не закончил предложения. — Ну, я-то всегда останусь твоим другом, — сказал он, словно меня выпустили на поруки.
Груда телефонограмм все росла. Одну пачку привратник вручил мне сразу же, вторая поступила вечером около девяти. Я взяла их с собой в постель, чувствуя себя несколько ошарашенной, и стала просматривать одну за другой. Среди тех, кому мне предстояло ответить, были мисс Мэйзи Янг, миссис Берил Тимс, мисс Цинтия Самервилл из «Триады», мистер Серж Лемминг, редактор критического раздела из «Образцового домоводства», литературный редактор «Ивнинг ньюс», мистер Тим Сатклиф с третьей программы Би-Би-Си, мистер Ревиссон Ланни и масса других, включая Дотти. Я перезвонила Дотти. Она обвинила меня в том, что я сама все это задумала и подстроила.
— Ты знала, что делала, — заявила она. Я согласилась, что с моей стороны имела место умышленная задержка, и сказала, что утром уезжаю в Париж.
На самом деле я укрылась на Халлам-стрит и провела у Эдвины несколько недель, пока не схлынул ажиотаж вокруг книги. Меня ждала работа. Успех — такая же тема, как и любая другая, а в то время я знала о нем слишком мало, чтобы рассуждать и отвечать на вопросы. За эти недели «Триада» уступила права на издание «Уоррендера Ловита» в Америке, на издание в дешевой массовой библиотеке, на большинство зарубежных переводов и на экранизацию романа. Прощай, бедность. Прощай, моя юность.
Давно это было. С тех пор я пишу со всем тщанием и всегда при этом надеюсь, что у моих романов серьезный читатель. Не хотелось бы думать, что мои книги читает всякая шушера.
Эдвина скончалась в возрасте девяноста восьми лет. Ее слуга Румпелл женился на мисс Фишер, и все ее состояние отошло к ним.
Мэйзи Янг открыла вегетарианскую столовую, которая процветает под эгидой миссис Тимс.
Отца Эгберта Дилени арестовали за непристойное поведение в парке и направили в исправительный центр. Дотти, от которой я в основном узнаю обо всех этих лицах, после этого потеряла его из виду.
Сэр Эрик Финдли умер, будучи в хороших отношениях со своими родными и прожив достаточно долго, чтобы заработать репутацию оригинала, а не психа.
Баронесса Клотильда дю Луаре тоже умерла в шестидесятых годах — в Калифорнии, где примкнула к какой-то высокоорганизованной религиозной секте. Если верить Дотти, она скончалась на руках у своего духовного наставника, восточного мистика.
О том, какова судьба миссис Уилкс, я не имею ни малейшего представления.
Но о ком скорблю, кого оплакиваю — это Солли Мендельсона. Солли, тяжело хромающего по аллеям Хампстед-Хита, Солли с его большим белым от ночных смен лицом. О Солли, друг мой, друг мой.
Дотти столько раз разводилась и выходила замуж, что я уже и не помню ее теперешней фамилии. Я живу в Париже; нынешний Доттин муж, корреспондент, привез ее с собой в Париж несколько лет тому назад. У нее осложнения с детьми и самый безобразный внук из всех, что мне доводилось видеть, но она его любит. Когда ей бывает невмоготу, она поздно ночью приходит ко мне под окна и поет «За счастье прежних дней» — песню, которую французы не способны оценить в двадцать пять минут второго ночи.
На днях я заглянула к Дотти в ее маленькую квартирку, разругалась с ней — в отличие от нее я,
