— О'кей, — сказал он едва слышно. На мои глаза навернулись слезы.
— Пап, я хочу тебе кое-то сказать. — Я глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. — Ты должен знать, что ты самый лучший папа на свете. Только прекрасный отец мог ужиться с таким засранцем, как я.
Папа не ответил. Мы сидели в тишине, и я чувствовал, как рвутся наружу давно копившиеся признания, слова, к которым я шел всю жизнь.
— Я говорю правду, пап. Ты уж прости меня, что я себя так дерьмово вел, уделял тебе мало внимания. Ты самый лучший человек из всех, кого я когда-либо знал. Ты единственный никогда не сердился на меня, не судил мои поступки и каким-то образом научил в жизни большему, чем любой сын может желать. Я никак не могу сейчас остаться. На душе у меня очень скверно, что я с тобой так поступаю, но я боюсь за тебя, пап, и не знаю, как быть иначе.
Словно со стороны я слышал свой голос, ставший вдруг хриплым и неровным, и ничего так не хотел, как почувствовать на плечах папину руку.
— О'кей, — наконец сказал он. Я невольно улыбнулся.
— Пап, я тебя люблю.
На это отец всегда знал, что ответить, ведь это было частью заведенного порядка.
— Я тебя тоже люблю, Джон.
Я крепко обнял отца, поднялся и подал ему свежий выпуск «Бюллетеня». Дойдя до двери, я обернулся.
Впервые после приезда в лечебницу папа немного успокоился. Он поднес листок поближе к глазам и начал читать, шевеля губами. Я долго-долго смотрел на отца, стараясь до мельчайших черточек запомнить дорогой мне образ.
Это был последний раз, когда я видел отца живым.
Глава 17
Через семь недель отец умер, и мне дали срочный отпуск — съездить на похороны.
Я почти не помню перелет в Штаты. Все, на что меня хватало, — смотреть в окошко на бесформенную серую массу океана в тысяче футов подо мной и жалеть, что меня не было рядом с отцом в его последние минуты. Я не побрился, не принял душ и даже не переодевался с того момента, как мне сообщили печальную новость, словно вести себя как обычно, соблюдая условности, значило смириться с тем, что отца не стало.
В аэропорту и по дороге домой я чувствовал глухой гнев, глядя на городских обывателей, спешивших по своим делам. В отличие от них я был совершенно выбит из колеи.
Добравшись домой, я вспомнил, что все поотключал два месяца назад. Темный дом с черными провалами окон казался чужим на этой мирной, уютной улице. Совсем как мой отец, подумал я, или как я сам. При этой мысли мне стало чуть легче подойти к входной двери.
За дверной наличник была засунута визитка поверенного по имени Уильям Бенджамин, на обратной стороне он написал, что представляет моего отца. Телефон был отключен; я позвонил от соседей и удивился, когда этот Бенджамин с портфелем в руке заявился ко мне на следующее утро, едва рассвело.
Я провел его в темноватую гостиную. Уильям Бенджамин присел на диван. Его костюм стоил больше, чем я получал за два месяца. Представившись и выразив соболезнования в связи с постигшей меня утратой, он начал:
— Я здесь потому, что очень любил вашего отца. Мистер Тайри был одним из первых моих клиентов, поэтому все услуги бесплатны. Он пришел составить завещание сразу после вашего рождения, и каждый год в один и тот же день я получал по почте нотариально заверенный список с перечислением всех монет, приобретенных за двенадцать месяцев. Я рассказал ему о налоге на наследство, поэтому ваш папа предпочитал дарить вам монеты каждый год, начиная с самого детства.
Пораженный, я не мог вымолвить ни слова.
— Шесть недель назад он написал мне письмо с извещением, что монеты наконец перешли к вам, и выразил желание убедиться, что все будет в порядке. Я в последний раз обновил его завещание. Когда он сказал мне свой новый адрес, я рассудил, что его здоровье, должно быть, сильно пошатнулось, и позвонил в лечебницу. Ваш папа говорилмало, но разрешил пообщаться с директором пансионата. Тот обещал, что даст мне знать, если с вашим отцом что-нибудь случится, чтобы я мог с вами встретиться. Поэтому я здесь. — Он покопался в портфеле. — Я понимаю, вы сейчас заняты организацией похорон, но ваш отец сказал, что вы скорее всего пробудете недолго и нужно успеть уладить дела. Это его собственные слова. А, вот оно. — Он вынул туго набитый конверт. — Здесь завещание, перечень монет коллекции с указанием состояния и даты покупки и все распоряжения насчет похорон — кстати, заранее оплаченных. Я обещал ему, что прослежу за официальным утверждением завещания, но это не проблема — наследство небольшое, и вы единственный ребенок. Если хотите, найду человека, который поможет вам вывезти все, что не захотите хранить, и сделаю распоряжения насчет продажи дома. Ваш папа боялся, что у вас может не хватить на это отпуска. — Он закрыл портфель. — Как я сказал, мне очень импонировал ваш отец. Обычно приходится убеждать людей в необходимости подобных действий, но только не его. Вот уж кто был методичен и аккуратен!
— Да, — кивнул я. — Это точно.
Как и сказал юрист, папа обо всем позаботился, выбрав по своему вкусу заупокойную службу, последний костюм и даже фоб. Зная своего папашу, я должен был этого ожидать, но такой поворот лишь укрепил мою веру в то, что я никогда толком не понимал своего отца.
На похороны, состоявшиеся в теплый и дождливый августовский день, пришли немногие: два бывших сотрудника, директор лечебницы, поверенный и соседка, помогавшая заботиться об отце. У меня буквально разрывалось сердце от сознания, что лишь эти люди на Земле знали истинную цену моему отцу. После заупокойной службы пастор шепнул, что я могу что-нибудь сказать, если у меня есть такое желание. Но к тому моменту горло мне распирал огромный ком, натягивая кожу, как на барабане, и я, едва сдерживаясь, отрицательно покачал головой.
Вернувшись домой, я нерешительно присел на край отцовской кровати. Дождь прекратился, и серый солнечный луч наискось прошил оконное стекло. В доме пахло пылью, чуть ли не плесенью, но отцовская подушка до сих пор хранила папин запах. Рядом лежал конверт, который принес поверенный. Я вывалил содержимое конверта на кровать. Сверху оказалось завещание и другие документы, а внизу — фотография в рамке, которую отец убрал со стола много лет назад, единственный снимок, где мы запечатлены вдвоем.
Держа фотографию совсем близко, я долго смотрел на нее, пока изображение не начало расплываться от слез, застилавших глаза.
В тот же день приехала моя «давняя бывшая», Люси. Увидев ее на пороге, я не нашелся что сказать. Исчезла загорелая девушка времен моей хулиганской юности; ее место заняла женщина в дорогом темном брючном костюме и шелковой блузке.
— Прими мои соболезнования, Джон, — негромко сказала она, подходя. Мы обнялись и постояли, прижавшись друг к другу. Ощущение ее тела оказалось подобно освежающему бокалу воды в летний день. От нее едва уловимо пахло незнакомыми духами, вызвавшими у меня отчего-то мысли о Париже, хотя я никогда там не был.
— Я прочла некролог, — сказала Люси, отстранившись. — Мне очень жаль, что я не успела на похороны.
— Ничего, — сказал я и показал на диван: — Посидишь немного?
Она присела рядом. На руке Люси не было обручального кольца. Заметив мой взгляд, она невольно попыталась прикрыть пальцы.
— Брак оказался неудачным, — призналась она. — Я развелась в прошлом году.
— Очень жаль.
