ничего и не было, – обмотал вокруг шеи и сказал: «Я готов». К нам в камеру он не вернулся. И я никогда о нем нигде ни от кого не слыхал. Помолчали опять.
– Не припомните ли, – спросила я, – кто председательствовал на Выездной сессии?
– Помню отлично... Ульрих.[24]
У этого повествования должен же быть наконец – конец. Вот тут бы ему и окончиться – самое подходящее место. Именем одного из ведущих убийц того времени. Ульрих, сочувственно принимавший Корнея Ивановича в поисках Мити после того, как он сам и приговорил Митю к расстрелу. Складный и даже литературно-эффектный удался бы конец.
Но рассказ мой обречен на нескладицу. И потому читателю предстоит еще прочитать про бумаги.
Когда, в феврале 38-го года, явились за мною, чтобы, арестовав как «жену», отправить на 8 лет в лагерь, – никто свидетельства о браке не требовал. Квартиру № 4 по Загородному, 11, занимали муж и жена: Матвей Петрович Бронштейн и Лидия Корнеевна Чуковская. Никто, ни друзья, ни домоуправ, в нашем браке не сомневались.
Когда в апреле 38-го конфисковали наше общее – Митино, мое и даже Люшино имущество, – погромщики справку о бракосочетании тоже не требовали.
Во всех своих обращениях к властям я писала: «Мой муж, Матвей Петрович Бронштейн...»
Когда же, после XX съезда, я решила добиваться авторских прав на Митины труды, чтобы иметь возможность организовывать и контролировать их переиздание, – выяснилось, что я – никто, лицо постороннее, и мне надлежит доказать наш брак по суду.
(Я была замужем дважды и оба раза брак не регистрировала. В те древние времена незарегистрированные браки были по закону приравнены к зарегистрированным. Ни я, ни Цезарь Самойлович, ни Матвей Петрович никакой потребности отметиться в какой-то конторе не испытывали. Да и нужды в этом не было. Но в 1944 году в брачном законодательстве возникли перемены. Требовалась регистрация. И чтобы получить право охранять труды Бронштейна, мне пришлось оформить наш брак уже тогда, когда Мити не было в живых. Брак с мертвым. Оформить по суду.)
Суд состоялся в сентябре 1957 года в Свердловском районе города Москвы. Если бы в Ленинграде – мне легко было бы найти любое количество свидетелей. В Москве – труднее. Однако нашлись. Моими свидетелями стали: «образцово-показательная тетушка» Любовь Эммануиловна Любарская, Тамара Григорьевна Габбе, Лев Давыдович Ландау и кто-то четвертый (из бывших Митиных учеников) – сейчас не припомню кто. (Я обратилась с просьбой засвидетельствовать перед судом наш брак к Дмитрию Дмитриевичу Иваненко – в то время уже москвичу, доктору наук и профессору университета, но он отказался. «Знаете, Лида, я был когда-то несколько месяцев в ссылке... Митя расстрелян... Не следует сближать наши имена». – «Димус! Как вам не стыдно! Ведь сейчас, после XX съезда, никакой опасности ваша былая дружба не представляет! Ведь Митя хлопотал за вас, когда вы были в ссылке! Ведь это такое редкое счастье: свидетельствовать истину – да еще в полной безопасности! Стыдитесь!» «Лида, из вас вышел бы отличный прокурор». – «Димус, вы всегда были трусом, им и остались». Хохот. – «Лида, вы очаровательно устраиваете сцены».
Свидетели мои подтвердили, что я и Матвей Петрович составляли одну семью, жили в одной квартире, общим хозяйством, на общие заработки и вместе воспитывали мою дочку. Они подтвердили также, что никакой другой жены у Матвея Петровича не было.
Судьиха – нарсудья Самцова – попалась нам строгая. Думаю, ее переутомило изобилие подобных дел. А тут еще и жара. Во всяком случае, она все время почему-то кричала. Особенно досталось Ландау. Явился он в сандалиях на босу ногу, в промокшей от пота, небрежно раскрытой на груди рубашке. К тому же, по случаю насморка, отвечал тихим голосом.
– Фамилия?
– Ландау.
– Громче! Не слышу!
– Лан-да-у.
– Имя и отчество?
– Лев Давыдович.
– Громче?
– Лев Давыдович.
– Где работаете?
– В Академии наук СССР.
– Громче! Лева повторил.
– Кем работаете? Лева, еле слышно:
– Академиком.
– Громче!
Расслышав наконец высокое звание свидетеля, Самцова несколько угомонилась.
Недели через две я получила из суда Свердловского района соответствующую справку. Привожу заключительный текст:
«...Суд, выслушав заявительницу, свидетелей, проверив материалы дела, считает заявление обоснованным, поэтому руковод. Постан. Пленума Верх. суда СССР от 7/V-54 г.
Определил
Признать Чуковскую Лидию Корнеевну женой умершего 18/II-1938 г. Бронштейн Матвея Петровича. Определение может быть обжаловано в МГС в течение 5 дней.
Нарсудья – Самцова Нарзаседатели – подписи
Определение вступило в законную силу 16/IX – 57 г.»
«Умершего 18/II-1938 года» сказано в этой судебной справке. Митя не убит был, а умер.
Та же ложь повторена и в двух других официальных справках – предшествующих.
Дело в том, что еще до того, как подать заявление в суд, я, с помощью приглашенной мною юристки, раздобыла две бумаги. Без них и в суд не сунешься. Одну из ЗАГСа, другую – из Военной Коллегии. Посмертно выходить замуж за нереабилитированного – это не полагалось.
Итак, ЗАГС. Никогда ранее мною не виданный ЗАГС!
Иду за справкой. За тою самою, какую когда-то я требовала у Гоглидзе. Прежде чем выходить замуж за Митю, следует получить удостоверение в том, что он когда-то жил на свете. Когда-то жил, а потом? Что потом?
...Двор неподалеку от нашего. Первый этаж. Сразу, чуть переступаешь порог, охватывает тепло и «уют»: словно не в учреждение пришел, а к кому-то домой, на квартиру. Ну, скажем, к самому управдому. Круглый стол, покрытый бархатной скатертью с кисточками. Вокруг стола в изобилии новые и вполне благопристойные стулья. (Это, наверное, для родственников жениха и невесты.) И чуть поодаль от стола, во весь рост от пола до потолка, портрет Сталина.
Радио в этой комнате, по-видимому, не выключается никогда и произносит все, что положено по общей программе. Его никто не слышит, как, вероятно, люди, жующие резинку, не чувствуют ее вкуса. Но мне в голову стучало каждое слово: это была беседа о производстве стекла. Дуют, продувают, прокаливают, опускают в воду, щипцами вынимают из воды.
Вот под это описание производственных процессов мне и выдали документ о Митиной гибели.
Я предъявила девушке свою повестку, но она сначала занялась военным, который вошел сразу следом за мной. Он в Москве проездом... хотел бы расписаться со своей невестой... Запечатлеть, так сказать, этот момент в столице нашей Родины... И зашел предварительно справиться, допустимо ли, согласно закону, расписываться не по основному месту жительства.
Радио ответило ему что-то насчет какой-то стеклянной изогнутой трубки, а девушка разъяснила, что в советской стране гражданам предоставлено право регистрировать свой брак в любом месте, по собственному усмотрению.
