Лунин стал в тупик. И вдруг догадка блеснула у него в глазах.
— Вот, вот! Вы угадали, — сказал Ермаков. — Вы будете летать на английских самолетах.
— На английских?
— На 'Харрикейнах'. Видели такие?
— Нет.
— Их никто здесь не видел. Но все читали в сообщениях из Англии: сегодня над Лондоном 'Харрикейны' сбили два немецких бомбардировщика. Вот такие самые… Что? Вы, кажется, недовольны? Не тревожьтесь, Константин Игнатьич, нам плохого не пришлют.
Девятнадцатого июля наши войска оставили Ворошиловград, а двадцать седьмого июля — Новочеркасск и Ростов-на-Дону.
Однако об этом летчики не говорили. Они словно все условились: о том, что происходит на фронтах, сейчас не упоминать. Но как бы тень легла на их лица от этих тревожных и страшных событий.
Один только маленький вихрастый Миша Карякин балагурил и пел наперекор судьбе. В его постоянной веселости был вызов. Просыпаясь, он хитро щурил свои по-монгольски прорезанные глазки и запевал:
— Ты это оставь, Карякин, — говорил Татаренко. — Про 'ишаков' забыть пора.
— Ну, это мы еще посмотрим, — отвечал Карякин. — Как бы не пришлось их вспомнить. Когда увидим, что пора, тогда и забудем.
Они все уже слышали, что будут летать на английских самолетах, но не знали, как отнестись к этому известию. Оно несколько сбило их с толку. Они ждали новых советских самолетов, достоинства которых уже проверены и несомненны. И вдруг… А впрочем, кто их знает… может, английские еще лучше, ведь англичане — изобретательный народ…
— 'Харрикейн' по-английски значит 'ураган', — объяснил Костин.
Оказалось, что Костин знает английский язык.
— Плохо знаю, — говорил он, словно стесняясь, — но в английской технической литературе кое-как разбираюсь.
О 'Харрикейнах' он, конечно, знал больше всех, — вернее, только он один хоть что-нибудь знал о них. Полгода назад он прочел о них статейку в английском авиационном журнале 'Эвиэшн' и запомнил некоторые цифры. В статейке 'Харрикейны' очень хвалили. А из цифр важнее всех, конечно, были те, в которых выражалась скорость полета.
— Здорово! — сказал Татаренко, когда услышал от Костина, сколько километров в час делает 'Харрикейн'. — В полтора раза быстрее, чем 'И-16'! Тут только одно удивительно — как это немцы отваживаются совершать налеты на Лондон…
Из этой же статейки Костин узнал, что истребители типа 'Харрикейн' снабжены моторами 'Мерлин- ХХ', изготовленными знаменитой фирмой 'Роллс-Ройс'.
— Чем же знаменита эта фирма? — спросил Карякин.
— До войны она была знаменита тем, что изготовляла шикарно отделанные автомобили, — ответил Костин. — В рекламах о них писалось так: 'Роллс-Ройс' — самый дорогой и самый неэкономичный автомобиль в мире'.
Эта реклама поразила всех. Татаренко не поверил Костину.
— Какой же смысл в такой рекламе? — спросил он.
— Смысл — в шике, — объяснил Костин. — Автомобиль 'Роллс-Ройс' предназначен для богачей и должен служить свидетельством богатства. Дьявольски шикарно иметь самый дорогой и самый неэкономичный автомобиль в мире.
— А самолет у них тоже самый дорогой и самый неэкономичный? — спросил Карякин. Костин нахмурился.
— Не знаю, — ответил он сухо.
Он не любил непроверенных и недостаточно обоснованных суждений.
Они упорно учились переводить футы в метры и метры в футы, потому что приборы на 'Харрикейнах' показывали скорость и высоту в английских мерах. Они добились того, что переводили футы в метры совершенно механически, мгновенно. Тем временем на аэродром прибыла радиоаппаратура для новых самолетов. К их удивлению, вся она оказалась советской, изготовленной на советских заводах. Значит, англичане продали нам свои истребители без радиоаппаратуры.
Теперь уже, казалось бы, 'Харрикейны' должны были вот-вот прибыть. Но один за другим проходили знойные июльские дни, а 'Харрикейнов' всё не было. Их уже надоело ждать, о них уже не хотелось говорить, в них уже перестали верить.
И вдруг с железнодорожной станции позвонили на аэродром, что самолеты прибыли.
На станцию за ними выехали Ермаков, Лунин и инженер полка в сопровождении техников и всех грузовых машин автороты батальона аэродромного обслуживания. Дорога была длинная, лесная, машины подскакивали на корнях; в болотистых местах настланы были гати, и трясло так, что зубы лязгали во рту. И всё же машины, подпрыгивая и гремя, мчались на предельной скорости, — так всем не терпелось повидать новые самолеты.
Но и на станции повидать самолеты не удалось, так как оказалось, что все они упакованы в большие деревянные ящики. Десять ящиков почти кубической формы лежали вдоль железнодорожной ветки. На их белых стенках чернели аккуратные надписи, из которых прежде всего бросался в глаза адрес: 'Port Murmansk'. Их везли из Англии северным путем, вокруг Нордкапа, через Баренцево море.
Добротный вид этих ящиков на всех произвел впечатление.
Ермаков похлопал по одному из них ладонью и сказал:
— Отличная упаковка!
Инженеру полка тоже, видимо, понравились ящики. Однако он проговорил:
— А доски-то из нашего леса. Лес они у нас получают.
Распаковывать самолеты на станции было бы, конечно, бессмысленно. Их нужно было так, в ящиках, и доставлять на аэродром. Дело это оказалось трудным, сложным и заняло много времени. Пришлось прибегнуть к помощи тягачей и громоздких, построенных плотниками сооружений, напоминавших сани. Первый ящик с самолетом на аэродром прибыл в темноте, при звездах. Решили раскрыть его, когда рассветет.
В эту ночь никто не ложился. Когда солнце показалось на востоке, протянув через весь аэродром длинные тени сосен, плотник аэродромного батальона влез на один из ящиков и принялся осторожно отваливать топором переднюю стенку. Визгнули гвозди, стенка упала. В темной глубине ящика блеснули стёкла самолета. И, подталкиваемый руками техников, первый 'Харрикейн' выполз на свет, оставляя темный след в поседелой от утренней росы траве.
Лунин, как и все, жадно глядел на него. Он по опыту знал, как важно первое впечатление от новой машины. Удачную конструкцию почти всегда можно узнать с первого взгляда — по изяществу и выразительности линий. Он вспомнил, как несколько лет назад он впервые увидел 'И-16'; тогда 'И-16' сразу же поразил его широкой бульдожьей мордой и короткими плоскостями. 'У этого цепкая хватка, — подумал он тогда. — Это настоящая боевая машина'. Так потом и оказалось.
А в 'Харрикейне' не было ничего характерного. Все линии его показались Лунину вялыми и неопределенными. Он был сразу похож на все самолеты и не имел ничего своего, особенного. Однако
