начал вводить последних в ложу на правах ее равноправных членов. А в 1754 году кавалер Бонневиль (о чем мы уже упоминали выше) основал в Париже капитул высших степеней, назвав его Клермонским – в честь Великого Мастера.
В основе этого расцвета многоступенчатых систем и усложнения масонских степеней лежало, несомненно, вполне конкретное социально-общественное явление – борьба между дворянством и буржуазией, а в среде самого дворянства – борьба между старым судейским и пожалованным сословиями. Если буржуа жаждал отличий, то не менее его жаждал их и дворянин: ревниво следивший за соблюдением чести своих предков, он привык к феодальной иерархии и старался использовать в этом смысле масонскую легенду. Добивались места в ложе и знатная дама, и жена богатого буржуа, содержавшие салоны, а потому пользовавшиеся известной долей политического и социального влияния на определенные классы и прослойки общества.
Таким образом, все стремления к «естественному порядку» разбивались о классовые перегородки. Неудивительно поэтому, что Великая английская ложа Франции, устанавливая новый статут, в конце концов уступила общему течению и в 1755 году предоставила «шотландским мастерам» особые привилегии, передав в их ведение функции наблюдения и увещевания.
Среди всей этой неразберихи умер граф Клермонский (1771), и кучка энергичных парижских масонов вновь задумала провести реформу. Враждовавшие в Великой ложе группы примирились, и на особом собрании, в котором вместе с парижскими мастерами участвовали и делегаты от провинциальных лож, был выбран новый гроссмейстер, герцог Шартрский, впоследствии Орлеанский, будущий Филипп Эгалите, и его заместитель, герцог Монморанси-Люксембург. Это знаменитое собрание делегатов от различных лож длилось несколько месяцев в 1772–1773 годах и получило название «Национального».
22 октября 1773 года состоялось торжественное вступление в должность нового гроссмейстера, в признании которого объединились все капитулы, советы и «шотландские ложи» Франции. С этого времени новая национальная ложа именует себя Великим Востоком Франции.
Во главе Великого Востока оказываются титулованные состоятельные дворяне, что отражается на высоких взносах (не менее 150 ливров в год), которыми облагаются главные сановники и должностные лица ложи и которые расходуются на содержание не только этой ложи, но и центрального органа.
Великосветские амбиции руководителей Великого Востока немедленно сказались в тенденции образования особых, аристократических лож, членами которых были исключительно лица знатного происхождения. Так, в 1775 году герцог Шартрский основал «Ложу чистоты», в которую вошли такие сливки общества, как герцог Шуазель, маркиз Лафайет, граф Сен-Жермен, принц Гессе, принц Нассау, маркиз Спинола и другие. Даже у знатного рода герцогов Бульонов была своя особая ложа – Великий Восток Бульонов. Естественно, что представителям буржуазного сословия, как и актерам, путь туда был закрыт и допускались только лица дворянского происхождения и те, кто достиг известности и высоких степеней мастерства в том или ином виде ремесла и искусства.
Нельзя не упомянуть и о парижской ложе «Девять сестер», которая до революции 1789 года была своего рода колыбелью масонской жизни Франции, – в нее входили наиболее выдающиеся представители культуры того времени: политик Кондорсе, астроном Лаланд, скульптор Гудон. Во время своей дипломатической миссии во Франции членом этой ложи состоял Бенджамин Франклин, а незадолго до смерти, в 1778 году, в ее члены был посвящен Вольтер.
Деятельность лож в это время почти исключительно сводилась к чисто благотворительным делам – помощи бедным, воспитанию сирот и подкидышей, поддержке инвалидов, – так что французское масонство как таковое полностью «сроднилось» с существовавшим общественно-политическим строем, и сказать, что оно стояло на революционных позициях и готовило заговор или даже оказывало сопротивление существующему режиму, было бы преувеличением.
Действительно, во французских ложах XVIII века можно было встретить кого угодно – священнослужителей, аристократов, буржуа, революционеров и прочее, и прочее. По законам логики, было бы просто невероятно, если бы в этом множестве людей вдруг определилась какая-то общая линия поведения перед лицом событий, которые грозовой тучей сгустились на политическом горизонте Франции. Так что тезис аббата Баррюэля, утверждавшего в своих «Памятных записках о истории якобинства» (1797), будто Французская революция была задумана и подготовлена каким-то масонским «секретным комитетом» (именно отсюда пошло расхожее мнение, будто якобинская революция – дело рук масонов), видимо, следует отнести к разряду фальсификаций.
Дело в том, что вольные каменщики имелись как в стане революционеров, так и в стане контрреволюционеров. А господствующей мыслью среди тех и других была идея проведения конституционной реформы, которая бы преградила путь насилию. На крайних позициях стояли лишь немногие масоны, такие как Дантон и Марат, с одной стороны, и Местр и Тассен (последний был одним из руководителей Великого Востока Франции) – с другой.
Так что если и есть связь между распространением масонских идеалов и Французской революцией 1789 года, то разве что временная, а отнюдь не причинная. Французская революция несет на себе масонский отпечаток только в том, что касается ее общих информационных принципов, а отнюдь не политической действительности.
Однако до революции оставалось еще десять с небольшим лет. А тем временем «орден древнего общепринятого обряда» (во Франции он назывался орденом Старого Послушания) отправил в провинцию своих эмиссаров, которые в Лионе, Бордо и Страсбурге основали три новые ложи. Тогда-то Бакон де ла Шевали и внес предложение: объединить Великий Восток Франции с директориями новых провинций Старого Послушания. В 1776 году был заключен договор, согласно которому ложи Старого Послушания получали представительство в Великом Востоке, сохраняя в то же время полную свободу действий.
В это самое время все западноевропейское общество было охвачено единым стремлением познать тайны духа и физического мира. Преклонение перед ищущим разумом достигло высшего напряжения и разрешилось мистическим порывом, который затянул в свой водоворот и философов, и ученых. Естественно, что во главе этого мистического движения, как всегда, стояли французы, тогдашние законодатели мод чуть ли не во всех сферах общественно-политической жизни.
Во многих масонских ложах активно изучается каббала, а их члены изощряются в аллегорическом толковании символов. В общем энтузиазме люди начинают докапываться до тайн мировых загадок, стремясь уловить смысл жизни, творчества и смерти. Благодаря этой своеобразной моде на все мистическое западноевропейское, и прежде всего французское, общество представляет собой благоприятную почву для появления и распространения всевозможных магов, оккультистов и вещателей истины, порой приводивших самые невероятные доводы в доказательство своей «подлинности». Кто из них был настоящий маг, а кто шарлатан-самозванец, определить было практически невозможно, да это и не требовалось, ибо общество пожирало все. То была поистине благодатная пора для самозваных учителей, пророков и целителей, которых считали обладателями алхимической мудрости – философского камня и жизненного эликсира.
Естественно, что возродившийся интерес к алхимии и изыскания розенкрейцеров встретили горячий отклик во французском масонстве, среди членов которого нашлось много рьяных последователей так называемой науки Гермеса трижды Великого – герметической мудрости. На этой волне в 1770 году аббат ордена бенедиктинцев Антуан Пернетти, глубокий эрудит, владевший знаниями о мифах народов мира, легендами древности и искусством алхимии, основал в Авиньоне «герметическое» общество, вскоре преобразовавшееся в Великую ложу Шотландии. Правда, в практике созданного им братства многие авторы за внешне христианским флером (церемония посвящения предусматривала совершение мессы и исповедание) усматривают возобновление розенкрейцерства.
Одно из самых видных мест в ряду наиболее «магических» личностей этого времени занимают такие фигуры (либо французы, либо тесно связанные с Францией), как граф Сен-Жермен (1710?—1784), граф Калиостро (1743–1795), Мартинес де Паскуалис (1727–1774), его ученик и последователь Сен-Мартен (1742–1803), а также такая весьма одиозная личность, как целитель-гипнотизер Франц Антон Месмер. Из всех перечисленных лиц мы здесь остановимся только на последних трех, а касательно первых двух (Сен- Жермена и Калиостро) отсылаем читателя к «Приложению», где приводятся авторские художественные эссе, посвященные этим во всех отношениях удивительным, оригинальным и по-своему неповторимым людям.
