ОЛДРИН Эдвин (р. 1930)
Астронавт, второй человек, высадившийся на Луне. Готовясь ступить на Луну, Олдрин произнес слова, исполненные глубокого масонского смысла: «Пользуюсь случаем, чтобы попросить всех, слушающих меня сейчас, где бы они ни находились, собраться с мыслями и осознать то, что происходит в эти часы, обратиться с благодарностью к тому, в кого человек верит, и так, как он верит».
Стал Мастером Масоном 21 февраля 1956 года в ложе «Монтклер» № 144 (Нью-Джерси). В 1971 году был награжден Великой ложей штата Нью-Йорк почетной медалью.
Масонами являются и другие американские астронавты, например: Ширра (член ложи «Канаверал» № 339, Флорида); Купер (член ложи «Карбондэйл» № 82, Колорадо, 33-я степень шотландского обряда); Митчелл, член ложи «Артезия» № 28, Нью-Мериленд); Стаффорд (член ложи «Западная звезда» № 138, Оклахома) и так далее.
Масонство в России
Есть предание, что едва ли не первым русским масоном был Петр I, который сразу же по возвращении из своего первого заграничного путешествия учредил в России масонскую ложу, где сам Петр был Вторым Надзирателем, Гордон – Первым, а Великим Мастером – Лефорт. Самого же царя, дескать, посвятил в масоны небезызвестный Кристофер Рен, знаменитый английский зодчий, основатель новозеландского масонства. Хотя это предание лишено какой бы то ни было документальной основы, звучит оно вполне правдоподобно, особенно учитывая увлекающуюся натуру Петра, любопытного и охочего до всего нового, необычного и иноземного.
Первое же, безусловно, достоверное известие о начале масонства в России относится к 1731 году, когда, как гласит официальный английский источник, гроссмейстер Великой Лондонской ложи лорд Ловель назначил капитана Джона Филипса Великим Провинциальным Мастером «всея России». Таким образом, масонство пришло в Россию, как и во все страны европейского континента, из Англии, хотя, разумеется, на первых порах и речи не могло быть о собственно русском масонстве, ибо Филипс поведал учение лишь в тесном кругу своих единомышленников, переселившихся в Россию. Этот кружок, по-видимому, был настолько сплоченным, что не распался в период немецкого засилья при Анне Иоанновне, так как десять лет спустя, в 1740 году, Великая ложа Англии назначила нового гроссмейстера для России в лице генерала русской службы Джеймса Кейта. Возможно также, что именно к этому времени относятся первые случаи вступления русских в масонский союз: недаром ведь русские «братья» считали Кейта основателем масонства в России.
Однако о какой-либо деятельности английского масонства в России слышно не было вплоть до 1771 года, когда в Петербурге была учреждена ложа
Собственно говоря, процесс становления русского масонства от его истоков и до конца царствования Екатерины II распадается на три основных этапа:
1) первоначальный период (1731–1762), когда масонство в России было исключительно модным явлением, заимствованным у Запада и не несшим в себе каких бы то ни было общественно-полезных функций; он охватывает промежуток времени от первого проникновения масонства в Россию, пребывание его «под паром» в годы царствования Елизаветы и до начала царствования Екатерины II;
2) период 1762–1781 годов, когда масонство являлось в России первой нравственной философией и характеризовалось преобладанием в нем трех первых степеней Иоанновского, или «символического», масонства, и
3) период 1761–1792 годов – время господства «высших степеней», квазинаучной стороны масонства и особенно розенкрейцерства; он охватывает 1780-е годы вплоть до упадка «Екатерининского» масонства в девяностых годах.
Мы же удобства ради назовем эти три периода периодами латентного, нравоучительного и «научного» масонства, объяснив каждый из терминов по ходу повествования.
Первый период: масонство латентное
Первоначальный период в целом характеризуется отсутствием какой бы то ни было национальной окраски: масонство было лишь модой, притом весьма малораспространенной, всего лишь «игрушкой для праздных умов», как отозвался о нем И. П. Елагин, и только в самом конце этого периода замечаются признаки некоторой связи между масонством и смутно зарождающимися в лучшей части общества идеалистическими потребностями. Этот период вполне можно назвать «латентным», так как русское общество только еще примерялось к заморской новинке, но на вкус ее не «распробовало», и само масонство тихо «тлело» в малочисленных кружках, питаясь редкими «прозелитами» из немецкого элемента в Петербурге и лишь изредка привлекая на свою сторону некоторых представителей русской знати, близко сталкивавшейся с иноземной и, что вполне возможно, вступавшей в «орден» во время пребывания за границей.
Весьма характерен для этого периода эпизод с графом Головиным, вернувшимся в 1747 году из Германии, которому Елизавета «велела учинить допрос», так как «довольные причины имела совершенно сомневаться в поступках оного», ибо подозревала его в не совсем чистых сношениях с прусским королем. А поскольку Фридрих был известен в высших кругах за ревностного масона, то от Головина, естественно, потребовали дать откровенные показания и о своей принадлежности к масонству. Тот, конечно же, отрекаться не стал и, кроме себя, назвал также графов Захара и Ивана Чернышевых как «живших в оном-де ордене».
Но к масонству в те времена относились достаточно легкомысленно – как к модному, но скоро преходящему поветрию, каких много на своем веку перевидало русское светское общество. Свидетельством того, что это так, может служить хотя бы история вступления в орден (каковое событие имело место в 1750 году) Ивана Порфирьевича Елагина, впоследствии весьма ревностного и влиятельного масона, являвшегося «Великим Провинциальным Мастером всея Руси». Так вот, Елагин, по собственному признанию, вступил в братство свободных каменщиков из чистого любопытства и тщеславия. С одной стороны, его притягивала к себе мистическая масонская «тайна», а с другой – возможность общения и близкого знакомства с людьми, «кои в общежитии знамениты» и стояли гораздо выше его в табели о рангах «и чинами, и достоинствами, и знаками». Питала его, видимо, и лестная надежда заручиться покровительством «друзей, могущих споспешествовать его счастью». Во всяком случае, те серьезные внутренние побуждения, которые заставляли впоследствии многих русских людей искать в масонстве более глубокое содержание, у него тогда отсутствовали, как отсутствовали они и вообще в русском обществе.
Еще одно любопытное доказательство существования связи между масонством и наиболее образованными слоями петербургского светского общества относится к 1756 году. Имеется в виду представленный императрице графом А. И. Шуваловым доклад с показаниями молодого дворянина Михаила Олсуфьева о наличии в Петербурге масонской ложи. В списке лиц, «принадлежащих к гранд-мэтрам и масонам», здесь перечислено около 35 человек, среди которых, помимо родовитых фамилий Романа Воронцова (отца княгини Дашковой), Голицыных, Трубецкого и других, встречаются имена лучших представителей молодого поколения русских просветителей:
А. Л. Сумарокова, будущих историков князя Щербатова и Болтана, Федора Мамонова, П. С. Свистунова и так далее. Участие этих лиц в масонской ложе является верным доказательством того, что в конце царствования Елизаветы масонство начало укореняться в русской почве, давая готовые формы для идеалистических стремлений, пробуждавшихся тогда в сердцах лучшей части молодежи.
Путь, приведший к масонству наиболее значимых представителей русской общественной мысли, был у всех практически одинаковым: все они прошли через вольтерьянство и испытали на себе муки вызванного им душевного разлада, в силу чего бросились искать спасения в масонстве. Таков путь Елагина, «прилепившегося к писателям безбожным, спознавшегося со всеми аферистами и деистами», которые, «пленив сердце его сладким красноречия ядом, пагубного яда горькую вливали в него отраву». Таков путь
