самолетом Рассохина, не отрывая глаз. Он знал, что Алексеев, Костин и Ермаков тоже пристально следят за Рассохиным.
И вот Рассохин, снижаясь, пошел прямо на «Юнкерсы», резко увеличив скорость. Значит, в бой. Значит, отступления не будет.
Радость вдруг охватила Рябушкина неожиданно для него самого. Ему даже показалось, что Рассохин обернулся и взглянул – следует ли за ним его эскадрилья. Неужели он мог усомниться? И Рябушкин увеличивал обороты мотора, чтобы не отстать от Рассохина и Ермакова.
Они шли снижаясь, неслись, как по скату горы, и от этого скорость их увеличивалась с каждым мгновением. Рябушкин внезапно увидел «Юнкерсы» прямо перед собой. Они были похожи на стадо огромных быков, шли строем, стеной, и стена эта казалась неприступной.
Что сейчас сделает Рассохин? Отвернет? Проскочит над ними?
Но Рассохин не отвернул, не проскочил, а строй «Юнкерсов» мгновенно распался, смешался. Они стали неуклюже расступаться, как быки, почти налезая друг на друга боками. Те, которые были впереди, вдруг повернули и пошли назад прямо под брюхами задних.
Бегут! Ликуя и все еще сомневаясь, веря и не веря, ворвался Рябушкин во всполошенное стадо «Юнкерсов» вслед за Рассохиным и Ермаковым. Он, проскакивая между «Юнкерсами», стрелял почти наугад, потому что они в таком множестве обступали его со всех сторон, что невозможно было выстрелить и не попасть. В него тоже стреляли, но он не обращал никакого внимания на их очереди, так как не успевал следить за ними. Мельком глянув вниз, Рябушкин увидел огромный самолет, который пылал и падал, переворачиваясь в воздухе. «Неужели это я его сбил? Нет, наверно, не я. Разве в этой суматохе поймешь…»
Алексеева он потерял из виду с самого начала. Ермакова, Костина и Рассохина он видел в течение нескольких первых секунд, но потом и они исчезли, заслоненные от него грузными телами немецких самолетов. Он стрелял и стрелял, кидаясь от «Юнкерса» к «Юнкерсу», но теперь попадать стало труднее: стадо расползалось в разные стороны, редело; немцы удирали маленькими группами, поодиночке.
Внизу, на снегу, догорал сбитый «Юнкерс». «Нет, не я его сбил, – думал Рябушкин. – Неужели они уйдут, а я так никого и не собью?»
Тревога охватила Рябушкина. Рассохин позволил ему вылететь, взял с собой на такой замечательный подвиг, а он ничего не сделал, ни одного самолета не сбил. Он увидел на земле, на самом берегу, еще один горящий «Юнкерс», и этот тоже был сбит, вероятно, не им. Нужно немедленно совершить что-то необычайное, нужно доказать всем, пока не поздно.
Но, кажется, было уже поздно. Небо быстро пустело. Никого из своих товарищей Рябушкин не видел. «Юнкерсы» расползались в разные стороны и, низко прижимаясь к лесу, уходили за горизонт.
К несчастью, Рябушкин потерял довольно много времени из-за своей нерешительности. Он погнался сначала за одним «Юнкерсом», но скоро понял, что уже не догонит, бросил его, погнался за другим и тоже бросил, заметив, что тот затягивает его в глубь захваченной немцами территории. Тем временем «Юнкерсы» окончательно разбрелись. Рябушкин свернул к северу, чтобы выйти на озеро. И тут слева от себя заметил еще не успевшие уйти два «Юнкерса».
Они направлялись на запад, в сторону Шлиссельбурга, держась очень близко друг от друга. Их еще можно было догнать, и Рябушкин, круто свернув, погнался за ними. Заметив советский самолет, эти бомбардировщики, вместо того чтобы прижаться к земле, как поступали остальные «Юнкерсы», стремившиеся обезопасить себя от атак снизу, стали набирать высоту. Это несколько обескуражило Рябушкина; однако он полез вверх за ними. Оба «Юнкерса» продолжали держаться рядом, совершая все повороты одновременно. Быстро к ним приближаясь, Рябушкин думал о том, как их лучше атаковать.
Первую атаку совершил он сзади. Но объединенный огонь пулеметов обоих бомбардировщиков был так силен, что ему пришлось отвернуть в сторону. Тогда он попытался атаковать правую машину сбоку; но «Юнкерсы» с необычайной ловкостью повернулись к нему хвостами, и он опять оказался под огнем их пулеметов и опять отвернул.
Рябушкин понял, что напал на очень опытных летчиков. Он наскакивал на них справа, слева, сверху, но всякий раз «Юнкерсы» мгновенно перестраивались и встречали его таким дружным, умело согласованным огнем, что он отступал. Неудачи подстегивали Рябушкина, и он возобновлял атаки. Стрелять ему удавалось только с больших дистанций, и «Юнкерсы» оставались неуязвимыми. Он вдруг испугался, что у него скоро кончатся патроны. Что тогда делать? Неужели они уйдут?
Вертясь вокруг «Юнкерсов», он внезапно оказался под ними. С бешенством смотрел Рябушкин на их круглые, акульи животы. И вдруг к нему вернулась надежда: оба «Юнкерса» шли рядом, очень близко друг от друга, их можно протаранить – два зараз, одним ударом!
Рябушкин расстегнул ремни, которыми был прикреплен к сиденью, ощупал кольцо парашюта на груди и круто устремил свой самолет вверх, прямо в узкий промежуток между двумя «Юнкерсами».
Он на мгновение закрыл глаза. Свист в ушах. Самолет несся на предельной скорости. Вот-вот он заденет левым крылом один «Юнкерс», а правым – другой, и все три машины рухнут на землю.
Скоро ли? Почему так тянется время?
Рябушкин не вытерпел и открыл глаза. «Юнкерсов» перед ним не было. Он глянул назад, вниз, и увидел их. Они шли в прежнем направлении, и только промежуток между ними стал шире.
Рябушкин понял: они расступились и пропустили его.
У него почти не оставалось горючего и патронов. Он повернул к аэродрому.
Если бы он был моложе, то наверняка заплакал бы…
22
Во время боя Костин ни разу не видел самолета Алексеева. Но это его не удивило – в такой каше не уследишь; очень быстро потерял он из виду и всех остальных своих товарищей.
Когда «Юнкерсы» стали удирать поодиночке, разбредаясь в разные стороны, Костин выбрал одну вражескую машину и пошел за ней. Он наметил себе именно ее, потому что она шла как-то неуверенно (видимо, была повреждена), не прижимаясь к лесу, подобно другим «Юнкерсам», а, напротив, стараясь держаться как можно выше. Вероятно, немец не был уверен, что дотянет до своего аэродрома. Машина шла на высоте трех тысяч метров к югу, к линии фронта.
Костин, набирая высоту, погнался за этим «Юнкерсом», но не прямо, а сложным изломанным путем, чтобы не дать вражескому экипажу догадаться, в чем дело. Оглянувшись, Костин увидел за хвостом своего самолета машину Алексеева и обрадовался. Алексеев шел за ним следом, искусно и точно повторяя все его эволюции.
Костин не любил Алексеева, но никогда этого не показывал. Бачки, франтовство, склонность к волокитству – все это раздражало Костина, особенно последнее время, когда они оба стали ежедневно посещать библиотеку. Однако из чувства справедливости он не позволял себе думать об этом. Он знал, что Алексеев отличный пилот, что теперь, после того как ранили Грачева и убили Никритина, Алексеев – один из наиболее опытных летчиков эскадрильи. Алексеев охранял сейчас хвост его самолета, и Костин мог не бояться, что на него нападут сзади.
Обманув «Юнкерc» широким обходным маневром, он, набрав высоту, нагнал его возле самой линии фронта, бой продолжался всего несколько секунд. После второй очереди Костина «Юнкерс» сорвался в штопор и, крутясь, дымя, полетел вниз.
Не прошло и десяти секунд, как струя пуль ударила в самолет Костина сзади. Бронированная спинка кабины выдержала, и Костин остался цел. Но самолет его сразу запылал.
Все это произошло совершенно для него неожиданно, но он нисколько не испугался. Открепив себя от сиденья, Костин выпрыгнул. Прыгая, вспомнил, что находится за линией фронта, над позициями немцев. Но ветер дул с юга, от немцев к нам, и высота была три тысячи метров. Если он сразу откроет парашют, вечер перенесет его через фронт на нашу сторону.
Парашют раскрылся хорошо. В стороне, гораздо выше себя, Костин увидел удаляющийся силуэт «Мессершмитта». Это он подкрался к Костину сзади. Но как ему удалось миновать Алексеева? Неужели он сбил и Алексеева? Где Алексеев?
Он посмотрел вниз, на лес, подсиненный далью, и сердце его дрогнуло. Ветер заметно тащил его. Но не на север, а на юг. Не к нашим, а к немцам.
Непонятно, каким образом ветер переменил направление за такой короткий срок. Но не стоило об этом
