фактически производился шкурками белки, почему и указывалось иногда их количество, приравнивавшееся к рублю. Но куны, резаны и другие платежные единицы XII–XIII вв. все еще остаются для нас загадкой. Как и прежде, куны не перестают быть деньгами, но они не монеты, сделанные из металла.
Учение о «кожаных деньгах», которое смело подставляло под платежные термины любых древних летописей и актов защищаемые им лоскуты меха и кожи, в применении к этому трудному периоду долго выглядело наиболее убедительным [1]. Когда за несколько лет до начала чеканки собственной монеты в Новгороде летопись сообщает, что в 1410 г. новгородцы «начаша торговать промежи себе лобци гроши литовскими и артугы немецкими, а куны отложиша», как не сравнить это с воспоминаниями Г. де Ланнуа о его пребывании зимой 1412–1413 гг. в Новгороде, где, по его словам, мелкими деньгами служили «головы» белок и куниц? (Небольшой хронологической неувязке придавать значение не приходится: мемуарист мог отобразить то, что ему рассказывали о сравнительно недавнем прошлом Новгорода).
[1] Сами сторонники теории кожаных денег на такое ограничительное применение их теории не согласны, они настаивают на древнем, исконном характере «кредитного» обращения Древней Руси.
Сообщения разных летописей о начале обращения монеты в Новгороде и в Пскове не говорят о том, что вместе с кунами были «отложены» и векши (или белки). Последние, действительно, и позже служили платежным средством. Монетами были заменены куны. В то же время эти сообщения и некоторые другие документы позволяют до какой-то меры уравнять между собою куну и мортку. В одном случае после упоминания куны имеется разъяснение «еже есть морд куней», «еще есть мордки куные», в другом — «оставиша торговати кунами мордьками куньими»; а о псковичах в аналогичном случае сообщается, что, заведя серебряные деньги, — они «мортки оставиша».
Следует еще отметить, что многочисленные сообщения летописей XII–XIII вв. о рыночных ценах и различных платежах постоянно упоминают в неразрывном единении слиточное серебро и малые единицы — куны и векши (белки), присоединяя иногда и мордки, но не содержат никаких намеков на сколько-нибудь условный характер ценности малых единиц. Даже в тех случаях, когда из-за неурожая или по другим причинам цены катастрофически возрастали, это единство платежной системы заметным образом не нарушается — так, как можно было бы ожидать при наличии в ней знаков денег, не имевших никакой внутренней стоимости.
Обогатившие нашу науку замечательными открытиями планомерные и грандиозные по масштабам раскопки последних лет в Новгороде, который всегда считался главнейшим центром «кожаного» обращения, обнаружили больше ста тысяч превосходно сохранившихся изделий из кожи — целых, частей и обрезков, но не дали решительно ничего хотя бы сколько-нибудь напоминающего кожаные деньги в любом из их предполагаемых видов. А ведь считается, что кожаные деньги составляли платежные знаки самого низкого достоинства. Таковы же итоги раскопок, ведущихся в Пскове, Старой Ладоге и на Белоозере. Уже только это побуждает обратить особое внимание на изучение всех особенностей товарно-денежного обращения и реального денежного хозяйства Древней Руси XII–XIV вв. в части малых платежных единиц
Недавно в публикациях одного из участников новгородских раскопок В. Л. Янина были высказаны интересные соображения о платежной роли некоторых весьма массовых и притом предельно «стандартизованных» изделий древнерусской промышленности, распространение которых как бы идет по стопам монетного обращения предшествующей поры. Янин имеет в виду волынские шиферные пряслица, неоднократно встречавшиеся даже в кладах вместе со слитками, а также хорошо известные стеклянные браслеты и бусы. Но возможен, помимо этого, и еще один путь поиска и предположений — хотя бы в области уяснения сущности некоторых платежных единиц северозападной Руси.
Выше упоминались capita martarorum — «головки куниц», платежи в которых засвидетельствованы строго деловым документом — договором 1269–1270 гг. Более чем через сто лет в Новгороде, по словам де Ланнуа, деньгами все еще служили testes des gris et des martres, т. е. «головки белок и куниц». Если воздержаться от «прямолинейного» понимания и считаться с исконной образностью русской речи, легко согласиться, что к этим понятиям, выраженным на латинском и французском языках, ближе всего русская мордка, «мордкуней». Понятие caput — «головка» — в нем вполне выражено.
В археологических комплексах северо-западной Руси XII–XIII вв., включая новгородские и псковские раскопки, как и в более ранних археологических находках, неоднократно были встречены раковины Cypraea moneta (каури). В погребальных комплексах Псковской земли они занимают место кун-монет; в некоторых случаях они были обнаружены даже в виде своего рода кладов. В северо-восточной Европе и на Руси отдельные экземпляры их были отмечены даже в кладах куфических и западноевропейских монет. Эти изящные маленькие раковины размером в небольшую сливу с незапамятной древности в течение тысячелетий транспортировались на огромные расстояния с островов Индийского океана, где имеются их месторождения, проникая в Африку, Азию и Европу; знали их Античный мир и Северное Причерноморье. Известно, что в Африке и в Азии они тысячелетиями служили платежным средством. Археологи и этнографы знают их в Сибири и среднем и верхнем Поволжьи. В России свое товарное значение они дольше всего сохраняли в сибирской торговле — до начала XIX в., но трудно сказать, как рано русские купцы взяли в свои руки снабжение народов Сибири этим традиционным для нее товаром.
Русский народ хорошо знал эти миниатюрные раковины; иначе он не создал бы для них столько областных названий —
Татарский дирхем. Татаро-монгольское нашествие с середины XIII в. катастрофически нарушило хозяйственную жизнь страны и затормозило неизбежное возвращение Руси к чеканке собственной монеты. Нашествие опустошило южную Русь, а на севере оборвало или ослабило древние экономические связи — как внешние, так и внутренние, и на время сильно сократило приток серебра. Много серебра было спрятано в землю в виде кладов. В результате прямого грабежа и установления даннических отношений драгоценный металл интенсивно утекал за пределы страны.
Так называемые «ладьеобразные» слитки в форме корытца, встречаемые в наибольшем количестве по берегам средней и нижней Волги, вероятно, являются продуктом переработки собранного татарами на Руси серебра. По особенностям приемов отливки они имеют нечто общее со знакомыми татарам китайскими слитками: можно подумать, что в момент заполнения формы расплавленным металлом она наклонялась в разные стороны для того, чтобы на открытой поверхности образовался характерный для этих слитков глубокий желобок. Один китайский слиток найден в 1894 г. в Вятской губ., другой был даже в кладе дирхемов, открытом в 1914 г. в Пермской губернии. Датируемые XIV в. «татарские» слитки имеют вес русского северного (новгородского) слитка; они назывались «сум» (саум). Впоследствии это название в татарском языке означало «рубль».
Во времена татаро-монгольского ига, около середины XIV в., в восточной части центральной Руси началось довольно ограниченное обращение монет Золотой Орды, так называемых джучидских монет. Оно засвидетельствовано рядом находок кладов татарских дирхемов, иногда вместе с новгородскими слитками. В
