голос мой дрожит.
– Дальше.
– Я не имею права ревновать вас, требовать любви, внимания и заботы. Я не имею права без вашего согласия встречаться с кем-либо, не могу заниматься сексом ни с каким мужчиной или женщиной, но по приказу госпожи обязан это делать с любым. Я никогда не должен по собственной инициативе смотреть в ваши глаза. Я не могу задавать никаких вопросов. Я не могу возражать, отказываться выполнять приказ или иметь свое мнение. Я не должен питать каких бы то ни было иллюзий насчет своих отношений с вами, госпожа. Я всегда был, есть и буду только рабом, и никем более, – я чувствую, что плачу, слезы жгут мои щеки, будто раскаленный воск черных свечей. – Все эти правила я нарушал, – говорю я, – накажите меня, госпожа.
И в этот момент я просыпаюсь.
Я открываю глаза, резко возвращаюсь к бодрствованию и первое время никак не могу поверить, что это был лишь сон, с удивлением смотрю по сторонам и прислушиваюсь, не идет ли Вероника. Еще через мгновение сука-реальность наваливается камнем, огромный тяжелый гранитный ком черной-пречерной правды поглощает меня и переваривает с сытой отрыжкой, и не остается уже ничего, кроме боли и пустоты.
– Вероника, – шепчу я, – это я виноват в том, что тебя больше нет.
Я стараюсь взять себя в руки. Вылезаю из холодной уже воды, накидываю белый халат с эмблемой отеля. На душе до того мерзко, что впору повеситься. В телевизоре безмолвно крутится старый ролик Rolling Stones, я смотрю на экран, и вдруг молодой Кейт Ричардс криво усмехается и посылает мне воздушный поцелуй.
Я в ужасе отворачиваюсь, смотрюсь в зеркало на противоположной стене, а вместо отражения – лишь размытое пятно, белесая клякса, я кидаюсь к тумбочке, нахожу в выдвижном ящике упаковку ксанакса и глотаю таблетку, запивая ее теплой выдохшейся диетической колой из полупустой бутылочки, что стоит на журнальном столике. Мне кажется, что на его стеклянной столешнице я отчетливо вижу следы от бесчисленных кокаиновых дорог.
Чуть позже, минут через пять, когда я все же понемногу прихожу в себя, я наливаю себе еще виски, беру оранжевую сумочку Hermes и открываю ее. Ну а что мне еще остается, детка?
Внутри полно всякой ерунды: паспорта, водительские права, разные блески для губ, румяна, тени и все такое, но среди мусора – отключенный мобильный, зеленая записная книжечка Moleskinе, портмоне из крокодиловой кожи и маленькая серебристая флэшка.
Это тот самый носитель информации, что Вероника всегда таскала с собой, подозреваю, там может быть что угодно – от старых фамильных фотографий, до важнейших и секретных документов, и очень может быть, что там спрятано именно то, из-за чего ее убили.
Я беру флэшку и ищу ноутбук, где-то он должен быть, ведь когда я уходил, он стоял вот здесь, на том же журнальном столике, ну, а теперь, похоже, его нигде нет. Его нет и на секретере, он даже не валяется разбитый на полу, похоже, его забрали с собой те, что обыскивали номер, сечешь, детка? Вот черт! Расстроенный, я возвращаюсь к сумке, беру портмоне и открываю.
Пачка фунтов стерлингов, тысячи три, не меньше, плюс чуть больше тысячи евро. Золотая Master Card. Черной карточки American Express не видно, это странно. Ну что же, и это неплохо, во всяком случае, у меня есть хоть какие-то средства к существованию.
Я старательно разгребаю кучи бумаг на полу и ковыряюсь в скомканных графиках и счетах, вырванных страницах из глянцевых журналов, большей частью GQ, Vogue и Harper's Bazaar, наконец, через пятнадцать минут усердных поисков, я нахожу смятые авиабилеты.
Так, надо срочно звонить в British Airways, попробовать обменять билет на ближайший рейс.
К сожалению, на дворе ночь, и в офисе авиакомпании срабатывает автоответчик. Я решаю ехать в аэропорт. Если есть на свете бог, то должен же он хоть раз в жизни мне помочь! Хотя возможно, я давно уже не под его опекой…
29
Уже чуть брезжит мерзкое лондонское утро, холодно, влажно, и небо тусклое, темно-серое такое, типа, поминальное небо. Звезд на нем, конечно, нет, и оно при этом хрупкое, как битая стекляшка автобусной остановки, того и гляди развалится.
Я высовываю голову в окошко такси в ожидании, но пока сверху сыплется только редкая морось, словно ангелы ссут на нас с небес, а на самом въезде в аэропорт гигантская пробка.
Трейлеры и фургоны, такси и мотоциклисты, мопеды, мопеды, мопеды, разная дорожная техника, Caterpillar и Iveko, мрачные представительские лимузины и целая куча Mini Cooper'ов, похоже, этим утром всем нам срочно понадобилось на хуй валить из Соединенного Королевства.
Еще бы! Ведь здесь блекло и кисло, на улицах – сплошь пенсионеры и футбольные фанаты, наркоманы и панки в футболках с Игги Попом и Sex Pistols, пакистанцы и индусы, арабы и албанцы, жирные американские туристы и тощие японские роботы с дорогими фотоаппаратами, клерки, клерки, всюду мелкие клерки в копеечных полиэстеровых костюмах, и извращенцы обивают пороги секс-шопов, приобретая анальные и вагинальные вибраторы, недорогие резиновые куклы и пошлые розовые меховые наручники, видеодиски с примитивным поревом, подумать только, никакого вкуса, детка, никакого вкуса и никакого стыда!
Я смотрю в окно и думаю, что когда в прошлом мне приходилось бывать в этом городе, всякий раз сопровождая мамочек в их деловых поездках, он мне нравился, меня прикалывало, куколка, как понравилась бы, возможно, любая туристическая Мекка, но вот теперь…
В этот раз Лондон открылся мне со своей самой отвратительной стороны, я увидел прогнивший мирок бомжей и дорогих гостиниц, провонявших нафталином и клопами, империю дешевых секс-шопов и пип-шоу, грязное царство «демократичных» пабов и больничную пустоту дорогих ресторанов, и, конечно, все эти штамповки-Starbucks.
C другой стороны, дело, естественно, в настроении, все дело в ситуации и том тупике, в котором я оказался.
Прочь отсюда, прочь от проблем и ужаса…
Вот только…
Что ожидает меня в Москве? Я стараюсь об этом не думать, все же там моя гребаная Родина, там все мне знакомо, может быть, там кто-нибудь сможет мне помочь.
Ну, типа, детка, как бы там ни было, я доволен, насколько это возможно в моем положении. Я, наконец, почти добрался до Хитроу, и меня никто не попытался завалить, никто, я надеюсь, не выслеживал меня от отеля, не было никакого преследования и зловещих телефонных звонков, впрочем, я вообще решил не включать телефон, не светить номером, куколка, такие дела, короче пока все прошло более или менее спокойно.
Водитель кэба, этот на редкость отвратный кокни, с тараканьими усиками, ну, ты сечешь, детка, такой жалкий придурок, всю дорогу, сквозь пробки и вялое утро, пытается меня разговорить, в надежде на щедрые чаевые. Я стойко молчу, вжавшись в потрепанное сиденье.
– Fucking weather, mister, – бессмысленно бормочет он. – Suicidal city.
На его неуклюжих грубых ручищах, поросших рыжей щетиной, целая россыпь безобразных веснушек и родинок. Я смотрю на него, на его веснушчатые неуклюжие лапы и думаю о раке, меланомах, переходящих в метастазы, о том, как руки его, лицо и все тело пожирает ужасный недуг.
– Don't worry, – говорит мерзкий кокни, – we'll be in time.
Я отворачиваюсь и смотрю в окно, прямо в безрадостный осенний полумрак.
Ну вот, куколка, наконец мы у цели. С облегчением расплачиваюсь и намеренно не даю мерзавцу чаевых, врубаешься, куколка, и он смотрит на меня с отвращением и отчетливо спеленгует: «Fuck you, mister», – и медленно, словно ожидая, что я спохвачусь, окликну его и вручу нагло зажатую капусту, уезжает прочь.
