бы — она так долго терпела, так долго подчинялась тому, что было ей чуждо…
Уллин выслушивал ее упреки, пытаясь понять, что он упустил, чего недоглядел в воспитании дочери. Ее речи, полные злости и недоверия, резали его ножом по сердцу. Как она может не только идти против его воли, но и говорить такие вещи о своем отце? О человеке, который воспитал ее, отдал ей все самое лучшее: любовь, нежность, отцовское тепло?
— Послушай меня! Впервые в жизни послушай! — продолжала Свонн. — Ведь сейчас с тобой говорит твоя дочь, настоящая, реальная дочь, а не та средневековая девушка, которую ты придумал, создал в своем воображении…
— Что ты несешь? — Уллин стукнул кулаком по стене, и от этого удара под потолком запрыгала лампа. — Что значит — средневековая?
— Слепо соблюдающая обычаи и законы, которые ты навязываешь…
— Не я! Дурья твоя голова! Так жили наши предки, и не нам их судить!
— Я не собираюсь их судить, но и не намерена больше жить по твоим правилам, по старым законам! Я не выйду замуж за Коннена! Этот человек мне безразличен. Я не знаю его, не люблю его, и мне наплевать на то, что ты сосватал меня, лежащую в колыбели!
Уллина аж перекосило от злости. Такой дерзкой выходки от собственной дочери он не ожидал… Он посмотрел в синие, льдистые глаза Свонн и понял, что его маленькая дочурка уже давно превратилась во взрослую девушку, которая жаждет сама управлять своей жизнью. А он-то, старый дурак, даже не заметил этой метаморфозы… Свонн до сегодняшнего дня была для него «малышкой», любимым ребенком, которого ему все еще хотелось баловать и качать на руках. Как же так! Как же могло случиться, что его маленькая дочурка не хочет больше слушаться своего папу?! Как же могло случиться, что теперь она шляется по улицам с каким-то взрослым, чужим мужчиной и он, возможно, держит ее в объятиях, целует ее?!
— Кто он? — глухо спросил Уллин.
— Он? — Свонн попыталась изобразить удивление, однако ей это плохо удалось. Одна мысль о том, что отец может сделать с Патриком, приводила ее в ужас. Стоя на ватных, подкосившихся от волнения ногах, Свонн старалась смотреть отцу в глаза, не отводить взгляда и держаться как можно более уверенно. Она чувствовала — от того, как она выдержит это испытание, будет зависеть ее будущее. Или отец почувствует слабинку и сломает ее, или… — Ты о ком?
— Не прикидывайся дурочкой, Свонн, — сверкнул глазами Уллин. — Ты, может быть, и распущенная, но уж точно не дура. Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь. Тот мужчина, с которым тебя видели на побережье Ферт-оф-Форт.
Видели! Если бы она не боялась выдать себя, то вздохнула бы с облегчением. Видели… Значит, отец не знает, кто ее возлюбленный. Значит, кто-то следил за ними по указке отца… Это, конечно, скверно, но уже лучше, чем то, что могло быть, если бы отец сам был свидетелем их свидания… Пальцы Свонн теребили жемчужное ожерелье, лаская каждую бусину, попавшуюся им на пути. Слава Богу, что отец не видел их вместе… Иначе гроза, случившаяся этим вечером, превратилась бы в настоящий ураган.
— Не знаю, о ком ты, — холодно ответила Свонн.
Когда она поняла, что отец не видел ее в объятиях Патрика, у нее словно открылось второе дыхание: она почувствовала себя гораздо увереннее и нашла в себе силы отрицать все до конца.
— Ты прекрасно знаешь, о ком я, Свонн. Не валяй дурака, дочурка. Лучше уж признайся сейчас, потом хуже будет… Потом я узнаю обо всем сам, и тогда пощады не жди. Что касается твоей свадьбы с Конненом, я поспешу назначить дату, пока никто не узнал о том, что ты позоришь род Макфернов…
— Ты спятил, папа? — в ужасе спросила Свонн. — Что ты несешь? В каком ты веке, очнись! Сейчас уже никто не считает, что девушка «позорит род», если гуляет по улице с парнем…
— Так значит, ты признаешь, что парень все-таки был? — Свонн прикусила язык, которым только что подтвердила свою виновность. — Я все знал, но мне хотелось услышать это от тебя…
— Я не выйду за Коннена, — перебила его Свонн.
— Тогда ты не увидишь от меня ни пенса!
— Мне наплевать. У меня есть работа в университете, и я смогу себя прокормить. В твоих деньгах я не нуждаюсь.
— Отлично! — гаркнул Уллин. — Великолепно! Только, прежде чем добраться до университета, тебе придется выбраться из дома! Джон! — позвал он слугу, который не замедлил появиться. — Молодая леди под домашним арестом. Потрудитесь отвести Свонн в ее комнату и закройте дверь на ключ.
— Ты не посмеешь! — выкрикнула Свонн и кинулась было к двери, но Уллин преградил ей дорогу своим массивным телом. — Не имеешь права!
— Я покажу тебе — право! Марш в свою комнату! Будешь сидеть там до самого замужества. Отмаливать грехи!
— Какие грехи?! — Свонн в ужасе смотрела на отца, который в эту минуту казался ей настоящим безумцем. — Какие еще грехи?! То, что ты совершаешь сейчас, — вот настоящий грех!
— Джон, — ледяным голосом скомандовал Уллин, — уведи ее наверх и закрой дверь! Убежит — тебе никогда не найти работу. И не только у меня, поверь.
Джон, сорокалетний мужчина с вечно взъерошенными, рано поседевшими волосами, с незапамятных времен служил в поместье Макфернов. Слова Уллина насчет работы заставили его страшно побледнеть и съежиться. Что не удивительно — на руках у него была жена и двое маленьких детей, которые кормились только за счет его заработка. Уллин знал, чем испугать беднягу. Свонн прекрасно относилась к Джону — всегда подбрасывала ему денег, жене отдавала платья, детям покупала сладости. И поэтому сейчас бедняга Джон стоял перед тяжелым выбором: обидеть человека, который много лет делал ему добро, или вылететь с работы без какой-либо надежды устроиться в дальнейшем. Уж Уллин постарается, чтобы ни в один приличный дом его не взяли. Джон посмотрел на Свонн каким-то тоскливым, собачьим взглядом, потом перевел глаза на Уллина и пробормотал:
— Я… сэр… не могу…
— Что? — загремел Уллин. Еще и слуги вздумали бастовать в его доме! — Вон отсюда! Сдохнешь нищим на помойке, это я тебе обещаю!
Свонн чуть не заплакала, до того ей стало жалко несчастного Джона. Он потеряет работу, а его поступок все равно ничего не изменит. Не один слуга, так другой… Свонн все равно запрут в комнате, потому что Уллин не выпустит ее из дома… Она взглянула на Джона с благодарностью и подмигнула одним глазом: мол, дело житейское, я все пойму. Джон понял ее намек. Лицо его просветлело, он шагнул к Свонн.
— Пойдемте, мисс… Я отведу вас в комнату.
— Так-то лучше… — Гнев Уллина немного стих. В своем доме он терпеть не мог непокорства, а сегодня его было более чем достаточно. — Сиди и думай, — обратился он к Свонн. — Еду и… что там тебе еще нужно… будут носить… Надеюсь, хоть каплю благоразумия тебе это прибавит.
— Ты пожалеешь об этом. Горько пожалеешь, — сквозь зубы процедила Свонн и, гордо подняв голову, направилась за Джоном.
Побег без помощника был вряд ли возможен — комната Свонн находилась слишком высоко. Для того, чтобы выбраться, ей понадобилось бы спускаться с балкона, а упасть с такой высоты… Б-р-р… Свонн поежилась, представив эту картину. Нет уж. Лучше обойтись без радикальных мер и прибегнуть к хитрости. Но как? Упрямый Уллин сдержит свое слово и не выпустит дочь до самой свадьбы. Неужели ей придется, как в классическом романе, бежать из-под венца? Нет, это слишком сложно. И глупо. Необходимо придумать что-то другое… Но что? Около двери ее караулил несчастный Джон, которому грозило увольнение. Не может же она так подводить беднягу… С другой стороны, что ей еще остается?
Уже несколько часов Свонн ломала голову над тем, как оповестить о случившемся Патрика. Уж он-то наверняка что-нибудь придумает. Если, конечно, захочет… После свидания на побережье Свонн одолели серьезные сомнения по этому поводу. Слишком уж прохладно Патрик отнесся к новости о том, что его любимую выдают замуж. Где же пресловутые клятвы верности, крики: «Не покидай меня, любимая, я все для тебя сделаю!», предложение руки и сердца? Где широкий ассортимент высказываний, который предлагают в этих случаях любовные романы? Конечно, Свонн и не рассчитывала ни на что подобное, однако ей хотелось услышать хотя бы горечь в голосе Патрика… Но ее почему-то не было. Неужели она была нужна ему лишь как игрушка? Как красивое, дорогое украшение, которое можно надеть на выход, но
