болезнь, прибегает к тысячам уловок, чтобы не смотреть в лицо смерти, или женщина, оставшись одна в большом доме, избегает смотреть в зеркала и занимает себя обычными делами, чтобы случайно не увидеть то существо, чьи шаги слышатся порою с лестницы.
Да, я выжил, хотя должен был умереть. Собственная жизнь показалась мне наваждением. Сунув руку за пазуху, я осторожно ощупал свою плоть и нашел нечто наподобие свежего шрама. Но ранка не кровоточила и совсем не болела.
– Значит, укол листа не смертелен, – сказал я. – Вот и все.
– Но Агия говорила…
– Слишком многое из того, что она говорила, оказалось ложью.
Мы взошли на покатый холмик, залитый зеленым лунным светом. Впереди виднелась черная линия Стены, казавшейся, подобно горам издали, ближе, чем на самом деле. Огни Нессуса позади сияли, словно фальшивый закат, мало-помалу угасая с наступлением ночи. Я остановился на вершине холма, чтобы полюбоваться ими, и Цоркас взяла меня за руку.
– Так много домов… Сколько же народу в городе?
– Никто не знает.
– И всех их мы оставим позади… Северьян, Траке – то далеко?
– Да, я уже говорил. У первого порога. Я ведь не зову тебя идти со мной, ты знаешь это.
– Однако мне хочется. Но… Северьян, что, если я когда-нибудь потом захочу вернуться? Ты отпустишь меня?
– Тебе будет опасно идти назад одной, – ответил я. – Поэтому, наверное, попытаюсь отговорить. Но связывать и запирать не стану, если ты это имеешь в виду.
– Ты говорил, что сделал копию записки, которую кто-то прислал мне в харчевне – помнишь? Но так и не показал. Покажи сейчас.
– Я в точности передал тебе, что там говорилось, а записка ведь не настоящая. Ту выбросила Агия. Наверное, она думала, что кто-то – быть может, Хильдегрин – пытается предостеречь меня.
С этими словами я открыл ташку. Нащупав записку, пальцы мои наткнулись на что-то еще – холодное, странной формы.
– Что там? – спросила Доркас, увидев выражение моего лица.
Я вытащил странный предмет. Он был лишь самую малость больше и толще орихалька. Холодный материал, из которого он был сделан, засверкал звездою в лучах луны. Мне показалось, что в руке у меня – маяк, видный всему городу; я тут же сунул вещицу обратно в ташку и опустил клапан.
Доркас сжимала мое запястье так, словно пальцы ее превратились в тесный для меня браслет из золота и слоновой кости.
– Что это было? – прошептала она. Я встряхнул головой, надеясь, что от этого в ней хоть немного прояснится.
– Это – не мое. Я даже не знал… Самоцвет, драгоценный камень…
– Не может быть. Разве ты не почувствовал тепла? Вот драгоценный камень – на твоем мече. А что ты вытаскивал из ташки?
Я взглянул на опал, венчавший эфес. Да, он блестел при свете луны, однако на предмет, извлеченный мною из ташки, был похож не более, чем стеклянная безделушка – на солнце.
– Коготь Миротворца, – сказал я. – Агия сунула его туда, когда мы врезались в алтарь, чтобы его не нашли при ней в случае обыска. Потом Агилюс объявил бы о своем праве победителя, и они получили бы камень назад, но я остался жив, и тогда она хотела стащить его там, в камере…
Но Доркас не смотрела на меня. Взгляд ее был обращен к городу, окутанному сиянием мириадов светильников.
– Северьян, – сказала она, – этого не может быть. Над городом, словно летучая гора из сновидений, парило огромное здание – с башнями, контрфорсами и сводчатой крышей. Из окон его струился багровый свет.
Я хотел было сказать что-то в отрицание чуда, происшедшего на моих глазах, но прежде чем успел хотя бы открыть рот, здание исчезло, словно пузырь в фонтане, оставив за собою лишь каскады искр.
Глава 32
Пьеса
Лишь после этого видения осознал я свою любовь к Доркас. Мы пошли вниз по дороге, пролегавшей через вершину холма, в темноту. Мысли наши были полностью поглощены увиденным, и души наши, пройдя через те несколько секунд, точно сквозь дверь, никогда прежде не открывавшуюся и захлопнувшуюся навеки, соединились без помех.
Я не знаю, куда мы шли. Помню лишь дорогу, петлявшую по склону холма, арчатый мост у подножия и еще одну дорогу, огражденную на протяжении лиги переносной деревянной оградой. И, куда бы мы ни направлялись, говорили мы не о себе, но только о нашем видении и его возможных значениях. В начале нашего пути Доркас была для меня лишь случайной попутчицей, которую я желал и жалел, в конце же его я любил ее так, как не любил ни одно человеческое существо. Нет, вовсе не оттого, что любовь моя к Текле уменьшилась – напротив, полюбив Доркас, я полюбил Теклу еще больше, ибо Доркас стала моим вторым «я» ведь и Текл было словно бы две – одна столь же ужасна, сколь прекрасна другая) и полюбила Теклу вместе со мною.
– Как ты думаешь, – спросила она, – кто-нибудь, кроме нас, видел это?
Я еще не думал об этом, но ответил, что, хотя здание было видно всего лишь мгновение, произошло все над величайшим из городов, и, если даже десятки миллионов людей не заметили его, сотни все равно обратили внимание.
