– В этом мире? Нет. Но все же такой разум существует. Посмотри, дитя мое. Вон там, за облаками. Та красноватая звезда называется «Рыбья Пасть». Как раз на одном из ее доныне уцелевших миров и обретается тот древний разум. Меррин, возьмись за мою руку, а ты, Хильдегрин, за другую. Палач, дай руку больной, а другой возьмись за руку Хильдегрина. Пусть твоя возлюбленная возьмется за руки больной подруги и Меррин… Вот теперь мы слились в кольцо – женщины по одну сторону, мужчины – по другую.
– Если что-то делать, то хорошо бы поскорее, – пробурчал Хильдегрин.
– По-моему, вот-вот начнется буря.
– Постараемся успеть. Сейчас мне понадобится сила каждого сознания, а от больной не много проку. Вы почувствуете, как я направляю ваши мысли. Делайте, как я велю.
Отпустив на мгновение руку Меррин, старуха (если она и вправду была женщиной) извлекла из-за корсажа хлыст. Его концы растворялись в ночной тьме, словно выходили за пределы зрения, хотя сам хлыст был размером с небольшой нож. Когда старуха открыла рот, я решил, что она собирается взять его в зубы, но она проглотила его. Мгновение спустя я увидел сквозь сморщенную кожу ее горла расплывчатые очертания ножа, тронутые по краям пурпуром.
– Все закройте глаза… Здесь есть незнакомая женщина, высокая, в цепях… Неважно, палач, теперь я ее знаю… Не размыкайте рук. Не размыкайте рук…
После Водалусовой трапезы я знал, что значит разделить свой разум с другим разумом. Но теперь все было по-другому. Кумеана не явилась мне ни в своем нынешнем облике, ни как молодая женщина. Скорее я чувствовал, что ее мысли окружают мои собственные, как рыбка окружена не видимым человеку водным потоком. Текла тоже была со мной, но и ее я не видел – мне только казалось, что она стоит за спиной, положив руку мне на плечо, а на своей щеке я чувствовал ее дыхание.
Потом она исчезла, и все остальное исчезло вместе с ней. Мои мысли ринулись в темноту и затерялись меж развалин.
Очнувшись, я понял, что лежу на черепичной крыше у огня. Рот был полон слюны и крови, сочившейся из прикушенных губ. В ногах ощущалась безмерная слабость, но все же я сел и огляделся вокруг.
Сначала мне показалось, что все остальные исчезли. Крыша подо мной была твердой, но люди стали прозрачными, словно привидения. Справа от меня лежал прозрачный Хильдегрин: положив ладонь на его грудь, я убедился, что в ней бьется сердце – неровно, как мошка за стеклом. Глядя на туманные очертания тела Иоленты, я понял, что с ней сделали больше, чем предполагала Меррин: сквозь прозрачную плоть просвечивали железные проволоки и пластинки, хотя и они казались расплывчатыми. Я перевел взгляд на собственные ноги и увидел яркий свет Когтя под толстой кожей сапога. Но не хватало сил достать его.
На губах спящей Доркас не было пены, а тело на вид казалось более плотным, чем тело Хильдегрина. Меррин превратилась в куклу, одетую в черное, почти лишенную плоти. Тоненькая Доркас рядом с ней выглядела крупной и тяжелой. Теперь, когда в лицо Меррин сознание не вдыхало жизнь, я видел перед собой всего лишь маску из слоновой кости или гипсовую лепнину на костях черепа.
Как я уже давно подозревал, кумеана оказалась не женщиной. Но она не была и одним из тех чудовищ, которых мне довелось лицезреть в садах Обители Абсолюта. Вокруг светящегося хлыста клубилось нечто, отдаленно напоминавшее рептилию. Как ни искал я голову у этого существа, ее не было – зато спина пресмыкающегося казалась составленной из множества лиц, а в глазах каждого из этих лиц читалось отчаяние.
В это время проснулась Доркас.
– Что с нами случилось? Хильдегрин пошевелился во сне.
– Я думаю, мы смотрим на себя издалека – из другого времени.
Она открыла рот, но не издала ни звука. Сгустившиеся облака не принесли с собой ветра, хотя внизу, под нами, по улицам клубилась пыль. Не знаю, как лучше описать то, что происходило: словно бесчисленное множество мельчайших насекомых скрывалось в трещинах мостовых, а теперь, по воле лунного света, пробудилось к загадочной ночной жизни. Глаз не улавливал регулярности в их бесшумных перемещениях, но время от времени они сбивались в подобие роя, мечущегося, увеличивающегося в размерах и уплотняющегося, пока он снова не рассыпался по выщербленным камням мостовой. Тогда насекомые больше не пытались взлететь – они переползали друг через друга, и каждое стремилось пробраться в центр роя.
– Они живые, – сказал я. Но Доркас шепнула в ответ:
– Смотри, они мертвы.
Она оказалась права.
Насекомые, еще мгновение назад полные жизни, замерли, выставив напоказ белые прожилки брюшек. Неведомая сила соединяла пылинки друг с другом – так усердный художник складывает обломки старинного стекла, чтобы возродить к жизни многоцветный витраж, разбитый несколько тысячелетий назад. Они складывались в человеческие черепа, отливавшие зеленью в лунном свете. Звери – элуродоны, неуклюжие спелей и скользящие тени, названия которым я не знал, – появились среди мертвых. По сравнению с нами все они казались бесплотными.
Один за другим стали подниматься мертвые, а звери исчезали. Мертвецы, сначала медленно и неуверенно, принялись восстанавливать свой город: камни громоздились друг на друга, прах превращался в деревянную обшивку воздвигаемых стен. Люди уже не казались ожившими трупами – они крепли и с каждым мгновением набирались сил. Теперь внизу ходили вразвалку, как моряки, низкорослые кривоногие мужчины, без усилий толкая гигантские валуны своими широченными плечами. Город восстал из праха. Мы ждали, что будет дальше.
Тишину ночи разорвал грохот барабанов. По их тону я понял, что, когда они били в последний раз, город был окружен лесом – подобное эхо могли создавать только стволы могучих деревьев. По улице шествовал бритоголовый шаман. Его обнаженное тело было разрисовано цветными текстами на незнакомом языке, но форма каждой буквы, казалось, вопила о смысле слова.
За ним шла цепочка из сотни или более людей. Руки каждого из танцоров лежали на голове впереди идущего, их лица были запрокинуты к небу, и тогда мне пришло в голову (я и сейчас думаю об этом), что в их танце воплотился образ стоглазого змея, которого мы называли кумеаной. Они медленно скользили и извивались вокруг шамана, потом вернулись к дому, с высоты которого мы наблюдали за ними, и остановились перед входом. Со звуком, подобным грому, отвалилась каменная плита. Повеяло ароматами мирта и роз.
