– Ты безоружен, – проговорил он. У него был хриплый, тихий голос, будто он сорвал его, выкрикивая команды. Я подтвердил, что он не ошибся.
– Но ты знаешь о войне не понаслышке и побывал в джунглях к северу от гор, где боев не было с тех пор, как они обошли наш фланг, миновав Уроборос.
– Верно, – ответил я. – Но откуда это тебе известно?
– Рана у тебя на бедре нанесена их копьем. Я достаточно повидал таких ран, чтобы научиться их распознавать. Луч пронзил мускулы, отразившись от кости. Ты мог сидеть на дереве, а хастарус сбил тебя на землю. Но скорее всего ты в конном строю атаковал пехоту. Нет, не катафракт, иначе им бы не справиться с тобой так легко. Может быть, ты из уланов?
– Я всего лишь из легких нерегулярных.
– Позднее тебе придется рассказать об этом подробней, ведь, судя по акценту, ты горожанин, а они по большей части эклектики и прочий сброд. Я вижу у тебя на ноге двойной шрам, белый и чистый, с отметинами в полупяди одна от другой. Это укус летучей мыши-кровопийцы, а такие крупные экземпляры водятся только в дебрях джунглей на поясе мира. Как ты там оказался?
– Наш флайер потерпел крушение. Меня взяли в плен.
– И тебе удалось бежать?
Еще через мгновение меня бы вынудили рассказать об Агии, о зеленом человеке и моем путешествии из джунглей к устью Гьолла, а это были слишком серьезные темы, чтобы обращаться к ним мимоходом. Поэтому вместо ответа я произнес ключевые слова власти, предназначенные для Цитадели и ее кастеляна.
Будь моя воля, я, памятуя о хромоте кастеляна, удержал бы его на месте; однако он вскочил на ноги и отдал мне честь, потом, упав на колени, поцеловал мне руку. Итак, он, сам не ведая того, оказался первым, кто засвидетельствовал мне должное почтение, получив таким образом право на ежегодную частную аудиенцию – привилегия, которой он до сих пор не воспользовался и, вероятно, не воспользуется никогда.
Я не мог продолжать путь в прежней одежде. Если б я попробовал настоять на своем, старый кастелян, наверное, умер бы от удара; к тому же он так беспокоился о моей безопасности, что, пожелай я остаться инкогнито, за мной по пятам все равно послали бы взвод алебардщиков. Вскоре на меня напялили лазуритовый язерант, котурны и стефан, вручили эбеновый жезл и набросили широкую шелковую накидку, расшитую тусклым жемчугом. Все эти неописуемо древние вещи были извлечены из запасов, хранившихся еще с тех времен, когда Цитадель служила резиденцией автархов.
Вопреки своему желанию вернуться в нашу башню в том самом плаще, в котором я покинул ее, я предстал там в совершенно неузнаваемом обличье – в причудливом парадном одеянии, худой как скелет, хромой и покрытый отвратительными шрамами. Именно в таком виде я вошел в кабинет мастера Палаэмона и, должно быть, напугал его до полусмерти, ведь всего за минуту-другую до моего появления ему сообщили, что явившийся в Цитадель Автарх желает побеседовать с ним.
Мне показалось, он сильно постарел за время моего отсутствия. Возможно, такое впечатление возникло у меня лишь потому, что я помнил его таким, каким видел его в детстве, в нашей маленькой классной комнате, а не прямо перед моим изгнанием. И все же мне хотелось бы думать, что он тревожился за меня, и, наверное, я был не так уж далек от истины. Ведь я всегда был его лучшим и любимым учеником; именно он спас мне жизнь, заступившись за меня перед мастером Гурло; наконец, именно он отдал мне свой меч.
Как бы то ни было, его лицо избороздили новые, более глубокие морщины, а редкие волосы, лишь тронутые сединой, теперь приобрели тот желтоватый оттенок, что встречается у старой слоновой кости. Встав на колени, он поцеловал мне пальцы и весьма удивился, когда я помог ему подняться на ноги и предложил вновь сесть за стол.
– Вы слишком добры ко мне, Автарх, – проговорил он. Потом произнес старинную формулу: – Ваша милость простирается от солнца к Солнцу.
– Ты не помнишь нас?
– Разве вы были заключены здесь? – Он всмотрелся в мое лицо сквозь странную конструкцию из увеличительных стекол, которые только и позволяли ему хоть что-либо видеть, и я подумал, что его зрение, задолго до моего рождения испорченное из-за бледных чернил гильдийских отчетов, должно быть, ухудшилось еще больше. – Похоже, вы пережили пытки. Но надеюсь, столь грубая работа – это не наших рук дело.
– Нет, вы не имеете к этому отношения, – заверил я, прикасаясь пальцами к рубцам на щеке. – Тем не менее мы некоторое время провели в подземелье под этой башней.
Он вздохнул (неглубокий старческий вздох) и опустил взгляд на разбросанные перед ним бумаги. Когда он заговорил, я едва расслышал его и попросил повторить.
– Вот оно и случилось, – сказал он. – Я знал, что так будет, но надеялся к тому времени умереть и стереться из людской памяти. Вы распустите нас, Автарх? Или поставите перед нами иную задачу?
– Мы еще не решили, что делать с вами и самой гильдией, которой ты служишь.
– Это не поможет. Если мои слова оскорбляют ваш слух, Автарх, я прошу сделать скидку на мой преклонный возраст… и все же это не поможет. В конечном счете обнаружится, что вам нужны люди, чтобы выполнять наши обязанности. Назовем это целительством, если угодно. Мы часто занимались врачеванием. Или ритуалом – этого тоже было в избытке. Но вы поймете – чем обманчивее внешность, тем страшнее суть. Вы посадите в тюрьму тех, кто не заслуживает смерти? Тогда они составят могущественную армию, закованную в кандалы. Вы убедитесь, что содержите узников, чей побег обернулся бы катастрофой, и что вам нужны слуги, способные вершить правосудие над теми, кто с лихвой заслужил мучительную смерть. А кто, кроме нас, сделает это?
– Никто не сможет вершить правосудие так, как вы. Ты говоришь, наша милость простирается от солнца к Солнцу, и мы надеемся, что так оно и есть. Но нашей милостью мы подарим быструю смерть даже самым недостойным. Не из жалости, но поскольку невыносимо, что хорошие люди вынуждены всю свою жизнь причинять боль.
Голова его поднялась, линзы сверкнули. И тут впервые за все годы нашего знакомства я смог разглядеть юношу, которым он когда-то был.
– Это должны делать хорошие люди. Вам дали плохой совет, Автарх. Невыносимо как раз то, если эту
