своем месте. Расчет находился поблизости. Казалось бы, все в полном порядке. Как из-под земли появился их воинский предводитель. И был он совсем нехорош. Нет, не в том смысле — на ногах он держался вполне твердо (тем более что в узком окопе полного профиля упасть довольно трудно). А вот соображал он по какой-то особо завихряющейся кривой, стремящейся к нулю… Он довольно долго сосредоточивался, словно старался произнести какое-то очень длинное слово на неизвестном ему языке:
— Зззззверрррр-мшшшшина — «БЛЯВРО»… (хотя пулемет был обыкновенный «максим») Ищщщщщо нне прррыстрыыылял, — он трогал и гладил свой пулемет двумя руками, как козу перед дойкой. — Шшшш- урррануть ннннадо, — он потянулся к коробке и попытался заложить пулеметную ленту в приемник.
Я повис у него на руках и, как мог ласково, пытался добраться до его сознания:
— Младший лейтенант, дорогой (он был немного старше меня), ты только не вздумай сейчас стрелять — все дело нам испортишь. — Он упорно тянулся к лентам. — Учти, вот сейчас мы — вот Он и Я! — туда! Пойдем!.. Понимаешь? Пожалуйста, младший лейтенант, пока свой замечательный пулемет даже не заряжай! Сержант! — прикрикнул я на пулеметчика, который стоял рядом и на первый взгляд был трезв. — Мы двое будем на дамбе. Не стрелять! И не дайте ему выстрелить! Я знал, что так резко разговаривать с пехотой не рекомендуется, могут выкинуть из окопа, и не обязательно в сторону своих войск, но сейчас у меня не было выбора.
Пулеметчик (первый номер) мялся и молчал, а его второй номер сидел поодаль на дне окопа. Луну начало заволакивать тучкой.
— На обратном пути тоже не вздумайте нас обстреливать!
— Ннниии-шшшш… — булькал и шипел младший лейтенант, имитируя понимание.
— Младший лейтенант, дорогой, запомни: если ты хоть притронешься к своему пулемету, когда мы будем перебираться туда или возвращаться обратно, если хоть одна пуля вылетит из ствола твоего замечательного «максима»… — я уже говорил чуть громче, чем полагалось на переднем крае в ста пятидесяти метрах от противника, — то обязательно не промахнись и пристрели меня! А то я доберусь до этого окопа и обязательно прикончу тебя прямо в этом гнезде. Усвоил?.. Сержант, понял?
— Я ему нэ дам, — наконец сказал пулеметчик.
И за это краткое обещание я был ему благодарен.
Наступила нужная минута. Мы расстались с пехотным предводителем, и, к его чести надо заметить, он не только не упал, но и держался молодцом. Вздрюченные до предела, заряженные этим затянувшимся расставанием (Иванову вся эта кутерьма тоже не легко далась — он прикрывал меня со спины…), мы двинулись к дамбе.
Сколько же сил надо израсходовать, сколько ухищрений применить только для того, чтобы выйти на задание и начать задуманное дело?! При этом надо неотрывно следить, чтобы кто-нибудь из своих же тружеников войны — помощников, соглядатаев или соратников, не шмякнул бы тебя мордой об землю. И все в неустанной заботе о тебе лично и о нашей общей победе! А о противнике уж и говорить нечего — пока собираешься и выходишь — вообще не до него. И вот так почти всякий раз… Чего там хныкать? Это данность, и с нею надо управляться. Зато и врагу нашему было и будет всегда очень трудно — потому как почти невозможно предусмотреть наши действия, если мы их сами предусмотреть не можем. Это наше единственное утешение.
И только тут в голове все-таки промелькнуло: «А как же Корсаков договаривался с младшим лейтенантом? Не мог же он нарезаться до этого уровня за последние пятнадцать минут?» Но впереди уже были другие, настоящие заботы, и развивать эту мысль было незачем… А вообще-то наш брат умеет и за тридцать секунд нарезаться так, что в большом стратегическом сражении вытрезвиться не успеет…
Мы залегли у самого основания дамбы, и тут же выглянула луна — довольно кривое рыло, словно ее доской с одной стороны приложили, а с другой выкатил флюс — это ее так перед полнолунием корежило. Но самым главным в эту минуту была не конфигурация луны, а то обстоятельство, что на участке старшего сержанта Корсакова никакой стрельбы не было. Нам следовало лежать и ждать. В моей голове, как штырь, торчали Корсаков и некоторые серьезные сомнения в его адрес. Он нас подводил…
Тучка второй раз наползала на лунный диск, а стрельбы не было. Стал вслушиваться в ту южную сторону, где был противник, и мне показалось, что там появилось какое-то шуршание, шевеление, тихое бурление речи. Во мне делала стойку и уже замерла в готовности некая терпкая осторожность, она прижимала к земле, не пускала вперед, и тут же, рядом, просыпалась нарастающая, непреодолимая, магнитная тяга туда, в темноту, в чужое, враждебное и неизведанное пространство. Это означало — «Пора!».
Лунный свет почти не проникал на землю, только чуть-чуть подсвечивал края облаков.
Я двинулся на дамбу, но Иванов ухватил меня за ремень, чуть попридержал, и я не успел моргнуть, как он уже был впереди, наверху, и переползал на другую сторону. «Только бы они сейчас не осветили». Ползу за ним. Теперь главное — не останавливаться, и быстрее, быстрее. По отлогому скосу ползти трудно. Перехожу на крабий ход — почти прижат к земле, на руках и ногах двигаюсь по насыпи боком— быстро догоняю Иванова. Останавливаю его. Объясняемся жестами: «Если осветят, если луна станет проглядывать, перемахиваем на ту сторону— и отлеживаемся»… — «Понял». — «Вперед!» Он тоже движется боком — голова повыше, и просматривается пространство с обеих сторон, слева и справа от дамбы… Опять стоп! Если что-то подстроено, то еще немного — и мы очутимся в западне. Поэтому — перемахнем на ту сторону заранее и так проверим, ждут они нас или нет?.. Тут уж я перемахиваю первым. Он за мной… Лежим. Слухом врезаюсь в тот берег — кроме очень отдаленного говора, ничего не слышно. «Корсаков с Повелем как провалились, курвины сыны! Не вмазались ли они сами в какую-нибудь ловушку?»
Только двинулись, и тут же начала выползать луна— фонарище! Вовремя перебрались. Она светит с той стороны, а мы в тени. Лежим, распластались, автоматы прикрываем, чтобы случайно не сверкнуло. Мощное облако опять стало заволакивать светило. Но тут хлопок (словно рядом с ухом!), и в небе вспыхнула ракета. Следом справа, вниз по речке, началась перепалка, и такая сноровистая, хлесткая — автоматы били наши и «шмайсеры». Я сразу понял, что это не Корсаков с Повелем. Там заваривалось что-то погуще. Словно в подтверждение раздался орудийный выстрел и следом застрочил пулемет (наш танковый — по колотьбе слышно). Первое, что застучало у меня в башке, — это проклятия: мало того, что в назначенное время наша группа отвлечения не сработала, а тут еще в самый неподходящий момент заварилась эта перепалка, сейчас фрицы всполошатся, и нам, в лучшем случае, катиться назад с поджатыми хвостами, А с другой стороны, заваруха была значительно дальше намеченного места и уводила внимание противника куда-то далеко в сторону и в глубь нашей территории. Надо было шевелиться. И побыстрей!
Так же внезапно, как и началось, все стихло. Только вода журчит на затворе плотины.
«Вперед?» — предложил я жестом, Иванов кивнул — значит, вперед.
Дальше ползем по этой — крутой стороне. Держимся за землю, за воздух, один за другого — как бы только не булькнуть в воду. Сволочная работа. Хорошо, что дамба скоро кончится. Там какое-то бурчание, но слов не разобрать. Дамба уперлась в их берег. Иванов задерживает меня, мол, «я пойду первым». Прямо у его носа показываю пальцем: «Нет! Выйдем вместе. В разных местах. Ты здесь. Я вон там». (Тогда у одного из нас есть шанс уйти, если они ждут и готовы. Но, судя по тихому бурчанию в отдалении, не ждут. Иначе бы не разговаривали.) Вдавливаюсь в землю, перевалил на отлогую сторону. Выдерживаю паузу. Можно?.. Медленно поднимаюсь на берег. Иванов, как зеркальное отражение, возникает с той стороны — жест в жест, движение в движение — есть контакт!.. Хочу вытянуть руку, чтобы указать направление, но он начинает движение до жеста, чуть опережает команду. Вот это и есть чутье.
Еле-еле пробивается лунная подсветка — виден небольшой бугорок. Сердце замирает и вот-вот остановится. Бездыханно и совсем беззвучно начинаем движение к бугорку, готовые каждый миг в любое шевеление всадить автоматную очередь. Если, конечно, они нас не опередят на какую-то долю секунды. Ничего общего со страхом эти ощущения не имеют — это совсем другое: все силы, все мысли словно отделяются от тебя и движутся поодаль, а пространство вокруг становится густым и безвоздушным. Вот так мы добираемся до заветного бугорка. Я опускаюсь на него. Он приземляется рядом. Мы в открытом дворе той крайней хаты, о которой говорили с бабусей. Держимся друг за друга и делаем первый вдох… второй… главное, чтобы он был совсем бесшумным. Давлю большим пальцем себе за ухом, до боли, чтобы не всхлипнуть, не захлебнуться… Иванов тоже давит себе где-то под носом и хватает воздух широко раскрытым ртом — он у него большой. Только бы не поперхнуться, не закашляться… Какой горячий у него выдох! Как из печки. Звука у вдоха совсем нет — умеет дышать… На четвертом или пятом вдохе я понимаю, что мы
