Ивег склонился над ним, близоруко щурясь, и наконец прищелкнул языком:
— Ты болен, что ли?
Джарик заморгал, у него внезапно закружилась голова.
— Наверное…
Сквозь туман в глазах мальчик попытался прочесть только что написанную строчку и увидел, как с пера на пергамент капнули чернила. Клякса расстроила его. Джарик был недостаточно силен для игр и спортивных состязаний, его главной гордостью был аккуратный почерк.
Ивег вздохнул. Мастер-архивариус большого замка не хотел лишиться своего самого прилежного подмастерья даже на час. Но парень был явно болен. Ивег давно смирился со слабым здоровьем Джарика, поэтому вынул книгу из перепачканных пальцев парнишки и сказал:
— Выйди на улицу, погрейся на солнышке. Тебе надо передохнуть. Глядишь, от свежего воздуха прояснится в голове.
Джарик послушно встал и, чтобы не споткнуться, ухватился за дверной косяк: было видно, что он едва держится на ногах. Ивег остался стоять у стола, зная, что Джарик не любит, когда его опекают, но одутловатое лицо архивариуса перерезали озабоченные морщины.
— Если хочешь, я пошлю за лекарем.
Джарик покачал головой:
— Не надо. Меня просто немного мутит. — Он поспешил выйти из библиотеки, боясь, что у него вот-вот откажут ноги.
В коридоре его подошвы застучали по камню: ковры были сдвинуты, а рядом с ведром, полным мыльной воды, стояла на коленях служанка. Она снизу вверх заглянула в лицо Джарика и махнула мокрой щеткой, обрызгав ему ноги.
— Да никак тебя сейчас вывернет? Иди, иди отсюда скорей!
Джарик посмотрел на ее пышную грудь, подрагивающую под туго натянутым платьем, и смолчал. Его мутило, но живот не болел; а к насмешкам ему было не привыкать. Он прошел по лужице на полу и двинулся дальше, оставляя за собой цепочку мокрых следов.
— Чтоб тебе! — бросила ему вслед служанка. — Весь пол затоптал, задохлик!
Поморщившись, Джарик отодвинул засов наружной двери. Брань его не задела: он прекрасно понимал, что его ругают без злобы. Маленький рост и то, что он не умел обращаться с оружием, не мешали ему успешно овладевать науками. Его не слишком волновало, что некоторые из женщин предпочли бы, чтобы его темные глаза принадлежали более мужественному человеку. Джарик знал свои достоинства и не сокрушался по поводу своих недостатков. И все же ему вдруг очень захотелось с грохотом захлопнуть за собой дверь… Но даже это ему было не под силу.
У него вдруг снова закружилась голова, обитая железом тяжелая створка едва не ударила его в спину. Спотыкаясь, мальчик спустился по ступенькам на озаренный ярким солнечным светом двор. Здесь, между внешними укреплениями замка и западной башней, был разбит сад лекарственных трав, и Джарик часто приходил сюда, когда ему становилось тоскливо.
Но сегодня солнечные лучи, отражаясь в гравии на дорожках, резали ему глаза, а стены замка кружились вокруг него в безумном танце. Джарика не покидало смутное ощущение опасности, тяжелый запах маков не давал ему вздохнуть полной грудью.
Задыхаясь, он сделал шаг назад и опустился на нижнюю ступеньку крыльца. Прогретый солнцем камень оказался обжигающе горячим, но Джарик по-прежнему дрожал от холода. Он опустил голову на руки, прямые светлые волосы упали ему на лицо. Да что с ним такое творится?
Щеки мальчика обжег холодок, пучок шалфея возле колена вздрогнул, как будто его зашевелил ветерок. Потом перед глазами Джарика поплыло, и он стал проваливаться в темноту.
Стараясь не потерять сознание, он крепко сжал кулаки и даже не почувствовал, как ногти впились в ладони. Стояла полуденная июльская жара, но в груди у него как будто застыл кусок льда. Чувствуя, как чужая воля стремится подчинить его себе, Джарик из последних сил попытался воспротивиться ей.
— Смилуйтесь! — хрипло вырвалось у него. — Оставьте меня в покое! Я не сделал ничего плохого!
Но никто не внял его мольбе. Чужая сила все больше сгибала его, сопротивление мальчика слабело, будто огонь догорающей свечи. Слова замерли у Джарика на языке, он почувствовал, что падает, но не в ароматный шалфей, а в ледяную бездонную пустоту.
Иная реальность с безжалостной четкостью возникла перед его внутренним взором, и словно сквозь морскую подзорную трубу Джарик увидел прибрежные скалы — о них с грохотом бился прибой. У подножия скал стоял человек с ярко-рыжей шевелюрой: он с ненавистью смотрел на другого, облаченного в запачканную кровью одежду, которая развевалась на штормовом ветру, как и его серебряные волосы. Если бы Джарик мог пошевелиться, он бы задрожал. Но у него не осталось сил даже на это, потому он только молча смотрел, как человек с серебряными волосами поднял голову. На лице незнакомца была написана такая же усталость, какая читалась во всей его позе, но говорил он с нечеловеческим спокойствием, и его слова хлестнули Джарика с яростью штормового ветра:
«Ты нанес мне смертельную обиду, Ивейн. Простить ее — не значит забыть. И вот какое заклятие я наложил на тебя: ты явишься по первому моему зову и выполнишь любое приказание, пусть даже тебе придется потратить на это всю жизнь. А если ты умрешь, не успев послужить мне, власть моя перейдет на твоего старшего сына, а затем на его сына, и так до тех пор, пока долг не будет уплачен».
— Нет! — крикнул Джарик.
Но сила седовласого незнакомца, неодолимая, как мощь ветра и волн, уже сковала мальчика звенящей магической сетью. Джарик в ужасе понял, что, если он сейчас уступит, его поглотит чужая воля и всей его прежней жизни придет конец. Ему так отчаянно не хотелось покидать уютный мирок библиотеки, где хозяйничал мастер Ивег, что в поисках спасения он рухнул в тайные глубины собственного разума, где его не могли достать ни свет, ни звуки, ни прикосновения…
…И упал замертво на ступени, ведущие в сад лекарственных трав.
Когда «Ворон» явился на место встречи, военный флот короля Кисберна давно уже стоял на якоре в пятидесяти лигах от Айламера, самого восточного из архипелагов Альянса. Татагрес наконец позволила прекратить сумасшедшую гонку, в которую превратился весь путь от Скалистой Гавани, и теперь команда отдыхала. С гребцов во время перехода сошло семь потов, и они спали как убитые возле весельных люков, из-за жары оставленных открытыми. Рулевой дремал, опершись на нактоуз и закрепив штурвал, галеас дрейфовал под обвисшими стакселями, оставляя еле заметный пенный след на гладкой поверхности моря.
Эмиен свернулся на койке на полубаке. Каждое утро он спускался в трюм, но Таэн не отвечала на его зов, а ведь два дня без еды и воды уже должны были заставить девчонку выйти.
Эмиен с болью вспоминал свое обещание привезти ее домой. Он мог бы послать матери и двоюродным братьям заработанное в этом походе серебро, чтобы возместить потерю «Даксена», но даже самый большой из аметистов Татагрес не стоил жизни его сестры.
Эмиен беспокойно заворочался и встал.
Колдун Хеарвин в конце концов запретил ему заходить в трюм, и все-таки стоило попытаться еще разок. Если рядом не окажется гвардейцев, может, он сумеет уговорить Таэн выйти. Он наврет ей с три короба, даже пообещает, что Анскиере освободят. А когда сестра выйдет, заставит ее наконец понять, что к чему, и уговорит забыть Стража штормов.
Босиком Эмиен бесшумно прокрался между спящими в гамаках матросами. На носу и корме горели фонари, отбрасывая на палубу множество теней. За бортом под черным, как смола, небом светлячками светились огоньки на других кораблях. Но Эмиен ничего этого не замечал.
Стараясь не шуметь, он спустился по трапу. Вахтенный матрос привалился к борту и чистил ногти; он не увидел, как юноша прокрался мимо камбуза и нырнул в люк, ведущий на весельную палубу.
Эмиен спустился по трапу; звуки его шагов заглушил шумный храп одного из гребцов. От запаха множества спящих вповалку людей парня затошнило, к тому же он боялся, что его вот-вот заметят и поднимут тревогу. Но вахтенный офицер стоял к нему спиной, а фитиль фонаря, висящего на крюке, почти догорел, и сквозь закопченное стекло огонь был еле виден.
В темноте Эмиен нащупал засов нижнего люка и плюнул на металл, прежде чем осторожно повернуть и отодвинуть щеколду. Взмокнув от пота, он закрыл глаза, осторожно потянул пахнущую смазкой крышку
