Медлир взял двумя октавами выше, и струны зазвенели серебристой капелью.
— Если так, дарственная не имеет законной силы. Его слова никого не задели и не рассердили. Замечание было вполне уместным. Халирона считали знатоком и хранителем традиций, поэтому с ним часто советовались, когда дело касалось щекотливых ситуаций вроде нынешней. Если Медлиру предстояло унаследовать титул первого менестреля Этеры, неудивительно, что вместе с секретами мастерства Халирон передал ему и эти знания.
— Закон законом, но часто дело решают острые мечи, а не печати на пергаменте.
Командир наемников выплюнул сплющенную щепку и извлек изо рта постоянно гаснущую трубку.
— Когда зовут на зимние квартиры да еще с содержанием, только последний дурак не откликнется. Если принц не возьмет нас, что ж, перебьемся в Итарре до весны, а там примкнем к ребятам Пескиля. Говорят, для него ни один солдат не бывает лишним.
— Тогда удачи вам, — сказал Медлир и тихо рассмеялся. — Авенор лежит в развалинах. Это ведь одно из древних мест, которых боятся люди, считая их нечистыми. Может, принц и заплатит вам, если вы согласитесь заново отстроить этот город.
— Ты никак бывал там? — спросил командир, глядя на менестреля сквозь танцующее пламя лучины. Он в очередной раз пытался зажечь трубку.
— Нет.
Медлир заиграл быстрый танец, отбивая ногой такт. Глаза его странно блеснули, но это вряд ли кто- нибудь заметил.
— И не дай Эт мне когда-нибудь там оказаться.
Утро их отъезда было серым, туманным и дождливым. С залива дул влажный восточный ветер. На этом отрезке побережья зима не была столь суровой, как в горах. Впитав в себя тепло морских течений, ветры несли его на берег и иногда баловали жителей по-весеннему теплой погодой. На подъезде к Джелоту лед в колеях сменился глинистой жижей. По ней катились телеги и повозки. Колеса то хлюпали, разбрызгивая мутно-коричневую грязь, то отчаянно скрипели, когда повозка ненадолго вырывалась на каменистый или щебнистый участок дороги. Медлир шел впереди, чтобы придержать беднягу пони, когда тот начинал скользить или вязнуть. Так продолжалось уже несколько лиг подряд. Халирон сидел на козлах, дополнительно укутанный в несколько выцветших одеял. Вид у старого менестреля был больной и усталый.
— Я решительно не желаю останавливаться в Джелоте, — с непривычным упрямством твердил он. — Этот город — настоящее средоточие дурного вкуса. Не хватает только, чтобы ты понапрасну растрачивал свой талант на тамошних ослов.
— Ого, кто-то едет нам навстречу, — не отвечая на его сетования, произнес Медлир.
Он отвел пони и тележку на обочину, пропуская торговый караван. Повозки, груженные южными пряностями и шелками, с трудом пробирались сквозь дорожную грязь. Погонщики ругали погоду, ленивых волов и свою судьбу. Подойдя к учителю, Медлир сказал:
— Помнится, недавно ты говорил совсем обратное. Ты ругал мою нескладную игру и заявлял, что тебе стыдно выпускать меня на публику.
— Значит, у меня были основания так говорить, — шмыгая носом, из которого постоянно текло, отозвался Халирон. — Не воображай, что ты многого достиг. Тебе еще учиться и учиться.
Скрипели колеса повозок каравана, звенела и лязгала упряжь. Возницы делали все, чтобы волы не свернули в сторону, дабы познакомиться с парой лошадей. У пони появился товарищ — тощий гнедой мерин, на котором, подобно гигантскому сурку, сейчас восседал Дакар. Коня он выиграл у одного из наемников, обставив того в кости. Мерин был тягловым животным, более привычным нести на себе тюки, нежели седло и всадника. Пучеглазый, с кривыми ногами и длинным крысиным хвостом, он отнюдь не являлся образцом лошадиной стати. Неудивительно, что косматый пони не обрадовался сородичу. Мерин не столько шел, сколько ковылял. Нрав его был похож на флюгер в местности, где ветер постоянно меняет направление.
Дакар никогда толком не умел ездить верхом. Этому мешала не только его полнота, но и короткие ляжки. Ему стоило больших трудов забраться в седло, не говоря уже о том, чтобы там удержаться. Медлир не мог без смеха наблюдать, как мерин и его всадник, качаясь из стороны в сторону, объезжают караван. Дакар то и дело ронял поводья и лупил коня по бокам, а тот ошалело махал уродливым, облезшим хвостом.
Халирон тоже смеялся, пока его смех не перешел в кашель и ему не пришлось спрятать лицо в одеяла.
Наконец мимо них проехала последняя повозка. Мерина продолжало мотать из стороны в сторону, как будто он напрочь сбился с пути. Дакар то остервенело хлестал его концами поводьев по крупу, то резко дергал поводья, но все напрасно. После каждого удара узкая, костлявая голова мерина, насаженная на длинную, как у цапли, шею, оборачивалась назад и отупело разглядывала место, по которому хлестанули поводья.
Медлир даже прикрыл глаза.
— Что, потешаешься? — прорычал Дакар.
Он продолжал дубасить коня по впалым ребрам и пихать локтями, пока тот не уразумел, чего от него хотят.
Сначала Медлир прятал лицо в гриве пони, затем упер подбородок в рукавицы и усилием воли превратил смех в кашель.
— Мне не до смеха, — сказал он Дакару, держась за грудь. — Слышишь, как Халирон раскашлялся? Наверное, я тоже простыл.
В ответ Дакар выругался, но его ругательства заглушило хриплое ржание мерина, отозвавшееся таким же хриплым, скрипучим эхом. Медлир успел совладать со своим лицом, и теперь оно было серьезным и даже суровым. Подойдя к бурым придорожным лопухам, он взял под уздцы пони и повел лошадку вместе с повозкой на дорогу. Халирон тяжело, с присвистом, дышал. Вытерев слезящиеся глаза, старик пробормотал:
— Эт милосердный, только еще не хватало, чтобы у меня заболел живот.
Путешествие продолжалось под блекло-золотистыми лучами послеполуденного солнца. Ленивые чайки ненадолго взмывали в воздух и вскоре опускались на прибрежные низины. Справа за каждым поворотом дороги открывался вид на узкие лесистые долины с крутыми склонами. Одни из них обрывались у края ущелий, другие перемежались водопадами, чем-то похожими на куски ветхого шелка. Тут и там лунными камнями блестели небольшие, но глубокие озера.
Места здесь были живописные, однако пустынные. Крутые каменистые склоны холмов не годились для земледелия. Обманчивой была и прозрачная голубизна небес. Бури налетали внезапно, и тогда штормовые ветры швыряли на холмы клочья соленой пены. Сломанные ветви деревьев застревали во мху, оставаясь молчаливыми свидетелями этих бурь. Кое-где соленые языки ветров начисто слизывали с камней полосы лишайников. Особой свирепостью отличались бури в дни равноденствий, им ничего не стоило снести крыши и повалить стены нехитрых крестьянских построек. Потом все это наспех чинилось; в дело шли не только обломки самих построек, но и куски корабельных переборок, выброшенные приливом на берег. Постоялые дворы попадались редко; выехав утром из одного, можно было не рассчитывать к вечеру оказаться вблизи другого.
Когда солнце скрылось за вершинами гор и дорогу перечеркнули лиловые тени — предвестницы наступающего холодного вечера, Халирону стало хуже. Его бил озноб. Нос распух и сделался пунцовым, в глазах появился нездоровый блеск, и даже самые теплые одеяла не могли согреть старика.
Путникам пришлось ненадолго остановиться, чтобы напоить лошадей. Медлир молча наблюдал за учителем, не выказывая, но и не скрывая своей тревоги.
Сознавая, в сколь плачевном состоянии он находится, Халирон решил больше не упорствовать.
— Будь по-твоему, — сказал он Медлиру. — Мы едем в Джелот. Понимаю, как тяжело тебе возиться с больным стариком в этой глуши. Я избавлю тебя от подобных тягот, но не смогу избавить от дурного вкуса жителей Джелота.
— Разве я жаловался на тяготы? — спросил Медлир, поплотнее укутывая колени Халирона одеялом, забрызганным дорожной грязью. — Просто холод и ветер — негодные лекари. А если у горожан дурные
