предстать перед судом. Тот, в свою очередь, посылал в тюрьму солдат. Завтрака обвиняемым не полагалось. Солдаты вели их в судейскую палату — подвальное помещение со сводчатым потолком и без окон. Стены палаты были выкрашены в черный цвет. Располагалась она прямо под залом городского совета.
Первым в судейскую палату привели Дакара. Кандалы, в которые его заковали, больно стягивали запястья и лодыжки, мешая давить докучливых блох. Здесь ему пришлось дожидаться, пока приведут остальных обвиняемых — двоих мужчин и женщину. Женщину арестовали за скандал, учиненный в лавке. Один из мужчин попался на воровстве, второму предстояло ответить за жестокое убийство.
Всю ночь Дакар не сомкнул глаз. В камере было холодно. Десятками иголок впивались голодные блохи. Он ругал себя за нерадивость в обучении магии. Он еще мог силой заклинания открыть какой-нибудь нехитрый латунный запор, что нередко и делал, когда приходилось спешно уносить ноги из спален уступчивых женушек, чьи мужья вдруг возвращались домой раньше срока. Но кандалы и засовы в джелотской тюрьме были сделаны не из латуни, а из прочного железа. Теперь, лежа на холодном и сыром соломенном тюфяке, Дакар скрежетал зубами, проклиная свою извечную привычку все откладывать на потом. За несколько веков своего ученичества он так и не освоил урок по превращению железа в ржавую труху.
Погром, учиненный Волшебным Копытцем, нанес ущерб не кому-то, а самому правителю города. Дакару это грозило отнюдь не шуточными последствиями.
Судейскую палату освещала единственная свеча. Подиум, предназначенный для лорда-мэра и судейских, грозно нависал над скамьей подсудимых. Мраморный подиум украшала затейливая резьба. Он покоился на желобчатых опорах и руках горбатых кариатид. У всех кариатид были страдальческие позы, будто их вытащили из самых жутких и мрачных ям Ситэра и заставили служить джелотскому правосудию. Пахло воском, пергаментом и сухими лимонными корками. К ним примешивался терпкий запах шандианских пряностей. Только так можно было заглушить зловоние, исходящее от обвиняемых. Мало того что не все они могли похвастаться телесной чистотой; соломенные матрасы в их камерах насквозь пропитались крысиной мочой. За скамьей подсудимых, у стены, располагались дощатые скамейки для публики. Там, опрятно одетые и в начищенных сапогах, сидели истцы, а также жены, родственники и наиболее преданные друзья обвиняемых. Все пребывали в тягостном, напряженном молчании. Приходили и просто любопытные, но те старались не привлекать к себе внимания. Словоохотливый надзиратель рассказал Дакару, как однажды в судейской палате осмелился заночевать какой-то бродяга. Наутро его обнаружили, тут же судили, признали виновным в оскорблении правосудия и вынесли приговор: отрубить все пальцы на руках.
Тюремщик поведал ему, что отсечение головы считается у них милосердным приговором. К числу суровых относились четвертование, а также колесование с последующим сожжением заживо. Дакар топтался на месте, чтобы хоть как-то ослабить хватку кандалов. Ему было особенно тяжело. Страдало не только тело; развитая магическая восприимчивость наполняла сознание картинами чужой боли и кровавых страданий.
Погруженный в свои беды, Дакар не очень-то разглядывал сидевших на скамьях для публики. Владельца развороченной телеги он заметил: тот и сейчас был зол. На своих недавних попутчиков Безумный Пророк почему-то не обратил внимания.
Магистр Халирон явился в судейскую палату во всем великолепии, подобающем первому менестрелю Этеры. Он облачился в малиново-красную мантию, накинув ее на черный муаровый камзол с подкладкой шафранового цвета. Она приглушенно мерцала в сумраке зала, словно свет далекого факела. Халирон надел и запонки с топазами, и золотую ленту. Своим нарядом он весьма едко передразнивал лорда-мэра, чьими официальными цветами также были черный и золотой. Медлир оделся скромно: камзол из коричневого сукна и неброская заколка, скреплявшая воротник.
С городской башни долетел приглушенный звон колоколов, отбивавших время. Измученному и раздраженному Дакару предстояло выдержать еще одну пытку — церемонию появления городского главы. Он предчувствовал, что увидит пышное и до предела абсурдное зрелище. Интуиция не подвела Безумного Пророка. Даже коронация верховного короля не проходила с такой помпезностью.
Двери судейской палаты шумно распахнулись, и сейчас же по обе стороны от них застыли, склонив головы, слуги в ливреях, отороченных соболем. Из дверей появились две шеренги гвардейцев в черных доспехах и с алебардами в руках. За ними двигались пажи, раскатывая длинную ковровую дорожку с золотистыми кромками. С каждого ярда дорожки глядел геральдический лев, держащий в пасти змею. Следом за пажами шла девушка в юбке с фижмами. Низ юбки представлял настоящий водопад затейливых кружев. Девушка несла большую корзину с оранжерейными розами, которые она изящно бросала по обе стороны дорожки.
За девушкой семенила целая орава стряпчих в суконных камзолах с подбоем из куньего меха. Их сопровождали помощники, несшие письменные принадлежности и свитки пергамента, перевитые желтыми ленточками. Следующим на этом карнавале абсурда был главный судья в одеянии, представлявшем собой смесь черного бархата с белым горностаем. Его голову украшал колпак со срезанной верхушкой, в которую была воткнута изъеденная молью коса. За судьей шествовал член городского совета, похожий на согбенного журавля в период линьки, только вместо перьев его тело покрывали складки парчи, а руки стягивали гофрированные манжеты. Замыкал шествие, горделиво неся свою персону, грузный мэр Джелота. Он шел вразвалку, покачиваясь на каждом шагу. Его широченная мантия постоянно норовила сползти с подкладных плечиков камзола и трепетала, как парус, лишенный оснастки.
Одна из роз, которые разбрасывала девушка, попала Дакару в лицо. Церемония завершалась рассаживанием по местам. Все участники зрелища, точно дрессированные медведи, дружно взошли на подиум. Последняя роза из корзины цветочницы, как и требовал ритуал, оказалась возле кресла лорда-мэра. Помощники стряпчих деловито расставляли письменные принадлежности. Гвардейцы, звеня позолоченными перчатками доспехов, поправляли алебарды. «Странно, что весь этот балаган не сопровождается громом фанфар», — подумал Дакар, глядя, как городской глава втискивает свои телеса в мягкое кресло. Впрочем, возможно, это было не просто кресло, а трон — символ безраздельной власти хозяина Джелота.
Главный судья вытянул шею (ни дать ни взять — гриф, почуявший падаль), потряс колокольчиком и провозгласил:
— Заседание судейской палаты города Джелота объявляется открытым.
Член городского совета развернул пергамент со списком обвиняемых и выкликнул имя Дакара.
— Хвала Эту, хоть здесь я оказался первым, — с некоторым облегчением пробормотал Безумный Пророк.
Двое равнодушных солдат без доспехов и позолоченных перчаток подхватили Дакара под мышки, выволокли к подиуму и заставили склониться перед высоким судом.
Дакар не собирался противиться, однако каждый из солдат больно наступил ему сапогом на плечи. Член городского совета прокашлялся, водрузил на нос тонкие очки и стал перечислять прегрешения обвиняемого: возмущение спокойствия в городе, устройство затора на оживленной 'дороге, причинение умышленного ущерба собственности господина мэра, нанесение ущерба торговле и, наконец, непочтительное отношение к тюремным надзирателям и начальнику тюрьмы.
— Что ты можешь сказать в свое оправдание? Судья качнул надушенной бородкой в сторону обвиняемого, простертого на полу.
Чувствуя, как от холодного камня у него сводит челюсть, Дакар набрал в легкие воздуха и смачно выругался.
— Недостойное поведение во время суда, — бесцветным голосом произнес член городского совета.
Грифы помельче — четверо стряпчих — сощурили близорукие глаза, обмакнули перья в чернила и добавили эту фразу в протокол.
— Сто тысяч ийятов и Даркарон вам в глотку! — не выдержал Дакар. — Какой еще «умышленный ущерб»? Вы что, не видели моего мерина? Или вы перепутали Волшебное Копытце с хищным зверем, который бросается на лошадей и крушит телеги? Если бы какой-нибудь верзила вдруг заехал бы вам кулаком под ребра, вы бы что, взирали на него с невозмутимостью Эта?
Возница скрежетал зубами и едва сдерживался, чтобы не вскочить и не заглушить слова Дакара своими возражениями. Судейских, однако, не волновали чувства ни обвиняемых, ни потерпевших. Слушание
