– Там к вам еще гость, – неохотно, косо поглядывая на Баулина, сказала Елена Алексеевна.
– Кто же это? – удивился Сибирцев.
Елена Алексеевна стороной обошла сидящего Баулнна и, наклонившись над ухом Сибирцева, скороговоркой прошептала:
– От батюшки нашего человек. Хочет вас лично видеть. Но я не знаю, удобно ли при этом… гражданине?
Сибирцев изобразил понимающее выражение и тоже шепнул:
– Зовите. От этого я сейчас избавлюсь.
Когда Елена Александровна вышла, он быстро заговорил:
– Вот какие дела, Баулин, от самого святого отца гонец. Ты давай уходи через сад. Вам встречаться ни к чему. А попозже обязательно зайди ко мне, или я тебя найду, если смогу добраться до села. О связи не забудь.
– Значит, до вечера? – Баулин встал, нахлобучил фуражку и, пожав руку Сибирцеву, неожиданно легко, почти бесшумно исчез в саду.
Из комнаты буквально след в след ушедшему Баулину выскользнул лысый старичок, сморщенный и плюгавый, в длинной, до пят пыльной рясе.
– Наша вам почтенья, – ласково произнес он. Сибирцев наклонил голову.
– Чем могу служить?
– Хе-хе. – Старик показал беззубый рот, поклонился. – От батюшки поклон примитя. Просили узнать, как здоровья, и не затруднят ли вас, когда придуть с посещеньем?
– Благодарствую. – Сибирцев снова склонил голову. – Передайте: не затруднит.
– А здоровья позволить? – Старик хитро сощурился и подмигнул, щелкнув себя пальцем по тощему кадыку.
Сибирцев усмехнулся.
– К сожалению, угостить отца Павла…
– Не, не, не беспокойтеся, – перебил старик. – Время такое, что в гости со своим ходють, хе-хе… Так я и передам.
– Сделайте одолжение.
Старик откланялся и ушел, а Сибирцев откинул голову на спинку кресла и задумался. Вот и прислал гонца поп. Ну-ну… Значит, прав был в своих подозрениях Нырков. Поп-то его, Сибирцева, за своего принял, за беляка.
На запасных путях Козловского узла разгружались воинские эшелоны. По толстым доскам и сколоченным бревнам под звонкое «раз-два, взяли!» красноармейцы скатывали с железнодорожных платформ бронеавтомобили, пушки, грузовые машины. Облака серой пыли смешивались с паровозной гарью, яростно палило солнце, рассыпая пронзительные свистки, сновали маневровые, расталкивали платформы и теплушки. Шум и гам стояли невообразимые. Но во всей этой человеческой мешанине и толчее, среди военных в буденовках и фуражках, мечущихся по перрону с котелками, в крикливых очередях у колонки с водой, в строящихся на перроне и привокзальной площади ротах и батальонах, прибывших с юга и с польского фронта воинских частей, виделся Илье Ныркову свой четкий внутренний порядок. Он стоял на краю платформы, сдвинув фуражку набекрень и заложив большие пальцы ладоней за приспущенный поясной ремень.
Солнце с утра словно взбесилось. По круглому лицу Ныркова катился пот, но он не вытирал его, Глаза его возбужденно светились. Наконец-то! Сила пришла. Это тебе не отдельные, с бору по сосенке, так называемые полки, разутые и одетые кто во что горазд, с десятком патронов на душу. Это армия! Регулярные войска, только что разгромившие пилсудчиков, Врангеля, Улагая, чекисты, чоновцы…
На рассвете, оглашая сонный еще Козлов требовательным и восторженным ревом гудков, промчались по главному пути длинные составы теплушек. В их распахнутых дверях толпились конники в алых гимнастерках и галифе, наяривали гармоники, в глубине теплушек, видел Илья, мотали мордами добрые кони. «На Тамбов, на Тамбов!» – казалось, кричали паровозные гудки. Кончился теперь Антонов, понимал Нырков, и самому хотелось кричать от радости – против такой силы бандитам не устоять.
Он знал, что командующим назначен Михаил Тухачевский, совсем молодой, но знаменитый командарм, подавивший Кронштадтский мятеж. Он недавно прибыл в Тамбов, однако всем были уже известны его слова, сказанные в одной из кавбригад:
«Владимир Ильич Ленин считает необходимым как можно быстрее ликвидировать кулацкие мятежи и их вооруженные банды. На нас возложена ответственная задача. Надо все сделать, чтобы выполнить ее как можно быстрее и лучше».
На фоне этих возвышенных и очищающих душу размышлений вовсе некстати оказалась перекошенная в испуге физиономия Малышева. Потный и взъерошенный, едва переводя дыхание и придерживая болтающийся у бедра маузер, он подбежал к Ныркову и выпалил:
– Скорее, Илья Иваныч! Беда! Бунт!
– Какой такой бунт? – недовольно пробурчал Нырков, не поворачивая головы.
– Бунт! В домзаке!
Ныркова как подбросило. Прихлопнув ладонью фуражку и на ходу затягивая ремень, он ринулся по перрону за Мылышевым, расталкивая красноармейцев.
Он ворвался в комнату транспортной ЧК, где находилась его команда – десяток разномастно одетых чекистов._ При его появлении все вскочили. Нырков с треском захлопнул дверь и схватился за телефонную трубку.
– Алё! Алё! Черт вас всех подери! Домзак мне! Номер?… Какой номер? Домзак, говорю! Девятнадцатый
