Бэстолочь (сборник)

– Это для тебя – чепуха! – кричала на Вадима Ленка. – А меня это, между прочим, трогает! И пошел ты знаешь куда!

– Лена, успокойся. На нас же люди смотрят.

– Лю-юди?! Это они-то люди?! – Тряхнув локонами, Ленка отбросила назад руку, указывая на стоявших на крыльце. – Мерзавцы они! Хамы. Ездюки чертовы!

– Да заткнись ты, наконец! Что ты, я не знаю, как базарная баба, – не удержался Вадим, сорвав с переносицы очки.

Ленка тут же стихла. Удивленно посмотрев на мужа, словно только теперь заметила его рядом с собой, она вдруг приветливо ему улыбнулась и сказала извиняющимся тоном:

– Да, Вадик дорогой, я базарная баба. А ты дерьмо. Трус и дерьмо.

С этими словами Ленка перепрыгнула через канаву и пошла по березовой аллее в сторону своей дачи, длинноногая, стремительная, склонив голову набок и сильно раскачивая бедрами.

– Ну вот, опять началось, – обреченно вздохнул Вадим, надел очки, с тоской посмотрел на Ольгу и побрел за женой, ведя на поводке дога Флема, ростом ему по грудь.

II

Дашка орала в комнате, сердито и надсадно. Катька сидела за столом на террасе, обиженно всхлипывая и тяжело вздыхая. Время от времени она вставала, подходила к Ольге и требовала, чтобы та дала ей клубники с молоком, затем возвращалась к столу, усаживалась и продолжала обиженно всхлипывать и тяжело вздыхать.

Ольга не обращала внимания ни на одну, ни на другую. Она готовила обед: резала овощи, чистила картошку, жарила мясо, попутно кипятя марлевые подгузники.

– Чего это у тебя ребенок орет как резаный? С улицы слышно, – неожиданно распахнув дверь, на террасу стремительно вошла Ленка. Не дожидаясь приглашения, она уселась на свободный стул, швырнула на стол скомканную пачку сигарет, тут же выдернула из нее сигарету и быстро прикурила от зажигалки. – Моржухина, ты хоть пепельницу дала бы.

Ольга молча протянула ей детскую пластмассовую формочку, служившую пепельницей.

– Чего она так орет? – Ленка с раздражением затянулась, выпустив дым из тонких ноздрей.

– Права качает. Требует, чтобы я к ней подошла, – безразлично посмотрела на нее Ольга и, повернувшись к Катьке, скомандовала: – Ну-ка дуй на улицу! Видишь, ко мне тетя Лена пришла. Она курить будет.

– Ну так подойди к ней! Зачем ты над ребенком измываешься? – сказала Ленка.

Ольга ей не ответила, взяла со стола доску с нарезанными овощами и опрокинула ее в кастрюлю.

– А дамочка твоя где? Все еще дрыхнет? – спросила Ленка.

«Дамочкой» Лена Иваницкая называла Лилю, двадцатилетнюю студентку театрального института, которая в это лето, как считалось, помогала Ольге вести хозяйство и присматривать за детьми. Денег за услуги Лиля не брала, зато жила на всем готовом и с немалыми удобствами: ей была отдана «хибара» – так на даче Моржухиной именовался двухкомнатный сарайчик в глубине сада – довольно уютное помещение с печкой, электричеством, просторной постелью и широким письменным столом.

– В общем так, Моржухина, – объявила Ленка, – я его отправила в Москву. Пусть убирается к чертовой матери!

Ольга сняла ведро с подгузниками и поставила на газ кастрюлю с молоком, потом молча взяла Катьку за плечи, вытащила из-за стола, вынесла на крыльцо и, оставив там, закрыла дверь на задвижку. Из-за запертой двери донеслись сначала возглас удивления, потом обиженный вопль и протестующий топот.

– Все! Видеть его не могу! – продолжила Ленка.

– Вадима, что ли? – безучастно спросила Ольга.

– Не знаю, может быть, я дура сумасшедшая, но, честное слово, я больше не могу жить с таким человеком! – Ленка так сильно ткнула сигаретой в формочку, что сигарета переломилась пополам, но Ленка тотчас же выхватила из пачки новую и засунула ее в пламя зажигалки еще до того, как успела поднести сигарету ко рту. – Он не мужчина, а какой-то крюшон из дыни! Ему все нравится. Он со всеми ладит, со всеми дружит… Противно!

– Что же в этом противного? – Ольга перевернула мясо на сковородке.

– Противно, понимаешь?! – выкрикнула Ленка. – Он и в постель ко мне так же ложится! Сначала полчаса моется в душе. Потом минут пятнадцать бреется. Разглядывает, вылизывает себя перед зеркалом, лосьонами всякими смазывает. Чистенький такой, благоухающий, торжественный!

– Не надо, Лен. Ни к чему. – Ольга плеснула в сковороду воды из чайника и накрыла крышкой.

– Да, конечно, не надо, – согласилась Ленка, но тут же тряхнула головой и презрительно сощурилась.

– Не надо, Ленка, – повторила Ольга.

– Да я уже двадцать восемь лет Ленка! – воскликнула Ленка и отбросила с загорелого лба белокурую прядь.

Еще недавно она была красавицей. У нее были безупречная фигура, красивое, редкостно правильных черт лицо. К тому же Лена умела держаться, знала цену своим внешним достоинствам и умела их преподнести, удивительно естественно, без малейшего кокетства или манерничанья.

Она по-прежнему была красива, но с каждым годом ее красотой все предпочтительнее было любоваться с некоторого расстояния – вблизи заметнее становились изъяны. Ноги поражали своей длиной, но форма их уже не была такой безупречной, как ранее. Точеные черты лица по-прежнему смущали и очаровывали, но уже не тем был его цвет, и хоть морщины еще не появились, но кожа стала чуть вялой.

К тому же, чувствуя, что дурнеет, Лена всячески стремилась задержать неудержимое. И уже была пущена в ход косметика, и бедра при ходьбе стали излишне вертлявыми. Появилось в Лене нечто от в прошлом прославленной, но теперь малоснимаемой киноактрисы: ностальгия какая-то, надломанная величавость или величавый надлом.

Впрочем, и поныне рядом с Леной Иваницкой Ольга Моржухина выглядела почти дурнушкой – широколицей, коротконогой, сутулой; в отличие от подруги, она совсем не следила за своей внешностью: ходила бог знает в чем и бог знает как, точно нарочно цепляя ногой за ногу, намеренно, с каким-то внутренним вызовом делая себя нескладной и неповоротливой – словно усталый мужик в сапогах и под хмельком, – хотя от природы была пластичной и женственной.

Катька ныла под дверью. Дашка орала в комнате. А Ленка, обломив в формочке вторую недокуренную сигарету, тут же закурила третью и продолжала:

– Да пошел он к черту, Моржухина! Я его презираю… Ведь за три года, которые мы с ним живем, он меня ни разу пальцем не тронул. Ты представляешь себе? В лучшем случае, как сегодня, вытянешь из него «заткнись» и «бабу базарную»… А уж я, поверь мне, сотни раз давала ему повод. Специально доводила, такие ему скандалы закатывала… Колька мой точно – снял бы со стены ружье и пристрелил меня, как бешеную собаку!.. Все-таки, что бы ты там про него ни думала, но это был настоящий мужчина! – неожиданно завершила Ленка и с вызовом глянула на Ольгу.

– То-то ты бросила своего настоящего мужчину и сбежала от него к Вадиму. И правильно сделала. – Ольга подошла к плите и сосредоточила внимание на кастрюле, в которой закипало молоко.

– Да, жить с ним было невозможно! – радостно согласилась Ленка. – Зато это был мужик, царство ему небесное!.. Помню, как после первого выкидыша, когда я лежала в больнице, он влетел ко мне в палату с букетом роз. Сто роз, ты представляешь! Одной рукой он прижимал к себе этот громадный букет, а в другой держал гаечный ключ, которым грозился проломить череп каждому, кто встанет на его дороге; в палату, в которой я тогда лежала, никого не пускали. Врачи, естественно, вызвали милицию. Но пока она приехала, он стоял на коленях перед моей кроватью, рыдал и говорил, что это он во всем виноват, что не уберег меня, что мучил, что никогда в жизни себе этого не простит… Конечно, он был пьяный… Но сто роз! Вся больница потом целую неделю вспоминала о нем, и все женщины завидовали мне, что у меня такой муж… Он же еще и красавец был. Да что я тебе про него рассказываю, будто ты его не знала!.. Потом, конечно, он забыл, что обещал в больнице, и чуть ли не через неделю после выписки хотел пристрелить меня из ружья. Кричал,