танцевал и вообще старался держать себя взрослым молодым человеком. Софья Никандровна радовалась, глядя на своих хорошеньких детей, насчет которых гости её то и дело говорили ей комплименты, и вообще была довольна своим удавшимся вечером. Действительно, он очень был оживлен и весел. Даже падчерица её, не особенно любившая танцы, оживилась и была непритворно весела, увлекшись общим удовольствием до того, что чуть не забыла о своем намерении наведаться в детскую. Но, вдруг вспомнив о детях, Надя тотчас же выскользнула из танцевальной залы и пробежала в детскую.
Там все было спокойно; Фимочка и Витя спали; старушка-няня, успевшая уже насмотреться на танцы из дверей коридора, тоже прикорнула возле них. Возвращаясь в залу, Надежда Николаевна была задержана в дверях столпившимися зрителями, глядевшими на вальсировавшие пары. Спиной к ней стояли две дамы, которые разговаривали вполголоса, — разумеется, не думая, что их могут услышать.
— Очень миленькие девочки эти Молоховы, — говорила одна из них. — И танцуют, как взрослые!.. Посмотрите, как летают!
— Да… Но странно, что их держат и одевают так не по летам, — сказала другая. — Им бы давно спать пора, a они нарядились в цветы и порхают в ущерб завтрашним урокам.
— Как в цветы? Неужели в искусственные цветы?
— Вероятно в искусственные. Откуда же осенью взять ландышей?..
— Ландышей?!. — невольно вскрикнула Надя, ища глазами сестер. — Где вы видите ландыши?
— Ах, m-lle Молохова, pardon, мы вас не заметили!.. Скажите, неужели на ваших сестрицах живые ландыши?
— Я не знаю, я не видела… На них не было никаких цветов…
— Как же!.. В черных локонах m-lle Полины они очень красивы… Посмотрите, вон она!.. Прелесть, как грациозна.
В эту минуту раскрасневшаяся, счастливая Поля остановилась в двух шагах от них, и Риада, только что поблагодарившая своего кавалера особенно изысканным реверансом, тоже подошла к ней и начала что-то оживленно рассказывать. У обеих в волосах и на груди белелись уже поблекшие пучки ландышей…
Старшая Молохова не могла сдержать горестного восклицания. Она не сомневалась, что это были её милые, дорогие ей цветы, взращенные для неё её любимой подругой… Она пожалела сорвать из них один или два в свой букет, рассчитывая, что они будут доставлять ей удовольствие долгое время, и вот теперь они все сорваны и погибли ради удовольствия двух тщеславных девочек, не успев даже никого порадовать своим чудным запахом, своей белоснежной свежестью! «Негодные! Злые девчонки!» — чуть не со слезами на глазах подумала Надя и, не сдержавшись, подошла к сестрам и гневно прошептала:
— Как вы смели ходить в мою комнату и сорвать мои ландыши?.. Идите сейчас за мной!.. Вот я скажу папе, что вы осмелились сделать!
Девочки переглянулись беспокойно. Им очень бы не хотелось послушаться, но её решительный тон и блестящие гневом глаза заставили их задуматься. Они хорошо знали, что им крепко достанется от отца, если дело дойдет до него, и потому, ни слова не говоря, насупившись, проскользнули вслед за сестрой.
— Ага! Кажется, цветы-то были контрабандные! — засмеялась одна из дам, указавших Надежде Николаевне на ландыши.
— Да, — отвечала ей другая, — очевидно, что старшая сестрица позвала их к ответу. Во всяком случае это делает честь m-me Молоховой, что падчерица пользуется таким авторитетом над младшими детьми.
Но говорившая это дама сильно ошибалась; она изменила бы мнение, если бы могла видеть и слышать то, что произошло во внутренних комнатах.
Случилось так, что в это самое время Софья Никандровна выходила сделать какое-то распоряжение, и все три сестры натолкнулись на неё…
— Извольте сейчас же ложиться спать, негодные девчонки! — с пылающими от негодование щеками говорила Надя. — Не доставало еще, чтобы от вас нужно было запирать мои вещи!
— Какие вещи? Эту-то дрянь? — возражали ей маленькие сестры. — Какая невидаль, подумаешь!
— Ha тебе твои цветы! На! — злобно вскричала Аполлинария, срывая с себя ландыши и бросая ими в Надежду Николаевну.
— Нет, мне их теперь не надо! Что мне в завялых цветах, которые теперь можно только выбросить?.. A вы посмели их трогать! Кто вам позволил идти в мою комнату? Как вы смели их рвать?.. За это вы не вернетесь в залу. Вам давно пора спать. Извольте идти и раздеваться.
— Мы не пойдем! Мы не хотим спать!.. Вот еще! Ты не смеешь нами распоряжаться! С какой стати?.. — с азартом протестовали девочки.
И вдруг, завидев мать, бросились отчаянно к ней.
— Мама! Мамочка!.. Она гонит нас спать! A ведь ты говорила, что мы будем ужинать!.. Не вели ей!.. Позволь нам идти в залу!..
— Что такое? Чего вы кричите?.. — говорила с неудовольствием, ранее чем-то раздраженная, Софья Никандровна. — Что тебе до них, Надя? У них есть гувернантка. Оставь их в покое!
— Я прежде всего желала бы, чтобы они меня оставили в покое! — сердито возразила ей падчерица. — Им и вообще-то не место после полуночи в бальной зале…
— Ну, это мое дело и моя воля! — резко перебила Молохова.
— Нельзя же позволять им безнаказанно воровать чужие вещи?
— Воровать?.. Что это значит?..
— Она говорит, что мы у неё украли вот эти дрянные цветы! — закричала Ариадна. — Разве это воровство?.. Зачем она говорит на нас такие дурные слова?.. Мы просто сорвали у неё цветочек, не думая, что она его пожалеет.
— Особенно после того, как ты, мамочка, ей сегодня столько дорогих вещей надарила, — нашлась практичная Полина.
Надежда Николаевна ахнула от негодования.
— Да разве это может оправдывать ваш поступков? — начала было она; но мачеха сердито ее прервала.
Она доказывала, что дети совсем не думали, что это такой важный поступок — взять несколько цветочков, когда букетами завалены все комнаты; что Надя их обижает и сама роняет свое достоинство, ни с того, ни с сего называя воровством самую извинительную шалость; что наконец она ей купит сколько угодно таких ландышей, но не может позволить ей распоряжаться своими детьми.
— Как вам угодно! — холодно возразила ей Надежда Николаевна. — Вы вольны портить этих бедных девочек, но с этого дня я буду запирать свою комнату на ключ…
— Но я же говорю, что завтра же куплю тебе цветов! — прервала опять Молохова.
— Дело не в цветах; хотя вы не найдете ни за какие деньги в сентябре месяце ландышей…
— Откуда же вы их достали?
— Мне их подарила Савина. Они были нарочно для меня взращены… Ho не в них дело…
— Ну, уж, конечно, главное дело в том, что это подарок вашей драгоценной подруги, этой высокопоставленной девицы.
— Прошу не оскорблять людей, которых я уважаю, — побледнев, воскликнула Надя. — Для меня высокопоставленны все те, кого я люблю, все честные и порядочные люди, какими никогда не будут ваши дети при таком милом воспитании! — добавила она, но тут же раскаялась в своих необдуманных словах: они, без всякой пользы, только рассердили её мачеху.
Надя иногда была несдержанна по молодости и неумению справляться со своими возмущенными чувствами; мачеха же её, несмотря на свои годы, еще меньше могла, да и нужным не считала, владеть собой. Как все плохо воспитанные люди, она не знала меры своим речам. Из-за этого происходили неприятные сцены, в которых потом очень раскаивалась Надя, сознавая, что ей не должно было возбуждать их.
К несчастью, это всегда бывало позднее раскаяние. Оно приносило большую нравственную пользу ей самой, но не могло уже исправить раз сделанного. Так и теперь. Софья Никандровна вышла из себя и наговорила много жестокого и несправедливого. Девочки давно убежали обратно в залу, a старшая сестра их решила, что сама туда не вернется, о чем и сказала мачехе.
Софье Никандровне такое решение было крайне неприятно ввиду неудовольствия мужа, но она уж не
