высшей степени мирных пейзажа и одна, тоже в высшей степени мирная, марина. На полу — тяжелый зеленый ковер. Рядом с огромным письменным столом стоял гигантский глобус, с которого на меня смотрела Африка. За глобусом — окно во всю стену, восемь прозрачных стеклянных панелей. Но не это остановило меня.
У стола сидела женщина в платье цвета морской волны, с узким глубоким вырезом и широким воротником. Длинные волосы и пышная челка были цвета облаков на закате или, может быть, напоминали тот ореол, что окружает пламя свечи в темной комнате; я почему-то знал, что это их естественный цвет. Глаза за стеклами очков, которые ей, по-моему, совершенно не требовались, были пронзительно-голубыми, как воды озера Эри безоблачным летним днем. На губах, вполне подходящих под цвет волос, играла сдержанная улыбка. Но не это остановило меня.
Я знал ее! Откуда-то я ее, безусловно, знал, вот только не мог вспомнить откуда.
Я подошел ближе, улыбаясь в ответ на ее улыбку.
— Привет, — сказал я.
— Садись, — сказала она. — Пожалуйста.
И указала мне на огромное оранжевое кресло с высокой спинкой, изогнутой как раз под таким углом, чтобы мне приятно было бы плюхнуться.
Я сел. Она внимательно смотрела на меня.
— Рада, что ты выздоровел и в порядке.
— Я тоже рад. А ты как поживаешь?
— Спасибо, все в порядке. Признаться, не ожидала увидеть тебя здесь.
— Ясное дело, — соврал я. — Но вот видишь, я здесь и хочу поблагодарить тебя, сестра, за доброту и ласку. — Мне хотелось быть чуть ироничным: интересно, как она прореагирует на это.
И тут в комнату ввалился огромный пес, ирландский волкодав, и шлепнулся на пол возле стола. Потом появился еще один, обошел пару раз вокруг глобуса и улегся под ним.
— Ну, — сказала «сестра», тоже стараясь быть ироничной, — это самое меньшее, что я могла для тебя сделать. Ты бы все-таки ездил поосторожнее.
— Непременно, — ответил я. — Я непременно буду осторожнее, обещаю тебе. — Черт знает что за игру мы с ней затеяли, но поскольку она явно не понимает, что именно я помню, а что забыл, я решил продолжать в том же духе, чтобы вытянуть из нее всю информацию, какую она могла дать. — Мне показалось, что ты не прочь узнать, в каком я состоянии, вот я и приехал.
— Да, конечно. Меня это беспокоило и продолжает беспокоить, — откликнулась Эвелин. — Ты не голоден?
— Перекусил слегка часа два-три назад.
Она позвонила горничной и велела принести поесть. Потом сказала:
— Вообще я предполагала, что ты выберешься из «Гринвуда», как только сумеешь. Правда, я не ожидала, что это случится так скоро. И уж тем более — что заявишься прямо ко мне.
— Знаю, — кивнул я. — Именно поэтому я здесь.
Она протянула мне сигареты и сама взяла одну.
Я дал ей прикурить, затем прикурил сам.
— Ты всегда был непредсказуем, — сообщила она мне наконец. — В прошлом такое свойство не раз тебя выручало, но сейчас я бы на это не поставила.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Сейчас ставки слишком высоки для блефа, а ты, по-моему, как раз блефуешь. Явился прямо сюда, надо же!.. Меня всегда восхищало твое мужество, Корвин, но ведь ты не дурак и прекрасно знаешь, каков расклад.
Корвин? Что ж, запомним и это, вместе с «Кори».
— А может быть, я ничего не знаю? Не забывай, я ведь довольно долго был вне игры.
— Ты хочешь сказать, что с тех пор ни с кем не общался?
— Как-то возможности не представлялось. Во всяком случае, с тех пор как очнулся.
Она склонила голову набок, прищурив свои прелестные глаза.
— Сомнительно… Хотя вполне возможно. Видимо, это действительно так. Видимо. Хорошо, предположим, я тебе поверила. Пока что. В таком случае ты весьма разумно поступил, приехав сюда. Хорошо, я подумаю.
Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала. Тогда я решил воспользоваться тем преимуществом, которого, похоже, добился в этой загадочной игре с неведомыми мне игроками и слишком высокими ставками, о которых не имел ни малейшего понятия.
— Уже одно то, что я приехал сюда, о чем-то говорит, — заявил я.
— Разумеется, — ответила она. — Это я понимаю. Но ведь ты же хитрец, так что говорить твой приезд может о чем угодно. Поживем — увидим.
Поживем? Увидим? Что увидим?
Горничная принесла бифштексы и кувшин с пивом, так что я на время был избавлен от необходимости делать общемногозначительные заявления, которые моей собеседнице казались хитроумными и уклончивыми. Бифштекс был превосходный, розовый внутри и истекающий соком. Я впился зубами в кусок свежего, хрустящего хлеба, жадно запивая еду пивом. Она, смеясь, наблюдала за мной, отрезая маленькие кусочки от своей порции.
— Мне нравится смотреть, с каким аппетитом ты относишься к жизни, Корвин. Мне будет крайне неприятно, если тебе придется ее утратить.
— Мне тоже, — пробормотал я.
Пожирая мясо, я размышлял. Она вдруг вспомнилась мне совсем в иной одежде: в бальном платье зеленого цвета — такого, каким бывает море на глубине, — с длинной пышной юбкой, с обнаженными плечами. Звучала музыка, вокруг танцевали, слышались голоса… Сам я был в черном с серебром…
Видение исчезло. Но это явно было воспоминание из реального прошлого. Я знал это, я был в этом уверен. Проклятие! Я никак не мог восстановить картину во всей полноте. Что она в том зеленом бальном платье говорила тогда мне, одетому в черное и серебряное, ночью, полной музыки, танца и голосов?..
Я налил ей и себе еще пива и решил проверить себя.
— Помнится, однажды ночью. Ты еще была в зеленом платье, а я, как всегда, в своих цветах… Все тогда казалось прекрасным, и музыка играла…
Ее взгляд вдруг стал задумчивым, щеки порозовели.
— Да, — промолвила «сестра». — То были дни… Так ты действительно ни с кем не встречался?
— Слово чести, — произнес я торжественно, к чему бы это ни относилось.
— Положение значительно ухудшилось, — сказала она. — Из Теней появляется столько ужасного, что и представить себе было невозможно.
— И?..
— И у него по-прежнему множество проблем, — договорила Эвелин.
— Неужели?
— Ну конечно! И он, разумеется, захочет узнать, на чьей ты стороне.
— Да на той же!
— Ты хочешь сказать?..
— Во всяком случае, пока, — быстро добавил я. Может быть, слишком быстро, потому что глаза ее вдруг изумленно расширились. — Я ведь все еще не полностью представляю себе расстановку сил.
Что бы это ни значило, пусть думает.
— Ах вот как.
Мы наконец покончили с бифштексами, остатки кинули псам.
Потом мы пили кофе, и во мне вдруг проснулись братские чувства. Но я подавил их.
— А как остальные? — спросил я. Это могло означать все, что угодно, но звучало вполне безобидно.
На секунду у меня, правда, возникло опасение, что она спросит, кого конкретно я имею в виду. Но она ничего не спросила, а откинулась на спинку кресла и проговорила, глядя в потолок:
— Как обычно. Ни от кого никаких известий. Ты, вероятно, поступил умнее всех. Мне, во всяком
