спасся Кругляков.
— Да он и сам толком не знает, в беспамятство впал и только в баркасе в себя пришел, когда его из воды вытащили. Матросы, говорит, сказывали, что когда они подошли к нему, то вокруг дельфины так и кишели и, стало быть, тонуть ему не давали. Когда баркас подошел, они оставили Круглякова, и он на дно было пошел, да один из матросов нырнул и вытащил беднягу.
— А дельфины?
— До самого корабля провожали и потом еще долго шли, будто радовались, что спасли матроса. Вот какие дела, Алексей, бывают на море. Да ты тяни, не бойся, не порвешь нитку, на ней акулу можно запросто вытянуть…
Появились вилохвостые качурки. Во множестве они вились вокруг корабля пли плавали стайками. Одна из качурок села на палубу, и к ней с горящими глазами стал подкрадываться кот Тихон. Качурка, почувствовав смертельную опасность, заковыляла было к борту, так как не могла взлететь с палубы, но Тишка схватил ее за крыло. Храбрая птица, к восторгу матросов, наблюдавших за этой сценой, нанесла ему клювом удар по носу, и Тихон, отпрянув, стал выбирать новый угол атаки. На защиту качурки бросился Гарри Смит, но его оттолкнул Назар Брюшков и, прижав ногой крыло к палубе, схватил птицу.
— Маленькая, а кусучая, стерва. Сейчас, Тиша, я ее поукорочу на голову — и ешь себе на здоровье, ишь их сколько развелось без всякой пользы.
Гарри Смит схватил за руку Брюшкова и сказал, показав глазами на качурку:
— Шторм Петрель.
В эти два слова он вложил всю возможную убедительность. «Как можно, неужели ты не знаешь, что это Шторм Петрель?» — говорил его взгляд.
Брюшков оттолкнул его:
— Вот еще заступпик нашелся. Без тебя знаем, что о этой Петрелью делать. Я поймал, моя птица, пошел ты… — он выругался, стряхнул руку Гарри Смита и схватил качурку за шею, намереваясь разом покончить с ней. Гарри Смит ударил его ребром ладони по руке. Брюшков выпустил шею качурки.
— Ты что? — Брюшков побагровел.
Гарри Смит сказал раздельно:
— Плохо! Нет можно!
— Ух и дам я тебе сейчас, если не отстанешь. Ну что он липнет, ребята, по руке бьет?
Вокруг них образовался круг. Раздались голоса:
— Отпусти, Назар!
— Вот еще, крути ей голову!
— Пожалей птицу. Тихон твой и так поперек себя толще.
— Выпусти, выпусти!
— Рви ей голову!
— Уважь! Гришка ведь гость.
— Уважь!
— Вот я его уважу! — В круг протискивался Бревешкин. — Дай ему, Назар, или разучился! А я этой пичуге сам голову скручу, туды ее, в глыбь морскую, в английские острова!
Высоко держа бьющую крыльями птицу, Брюшков ударил Смита кулаком в грудь с такой силой, что тот отлетел к матросам, и они поддержали его, не дав упасть.
Самодовольно улыбаясь, Брюшков протянул было качурку унтер-офицеру, но в этот миг Гарри Смит рванулся к нему и ударил в нижнюю челюсть. Падая навзничь, Брюшков выпустил качурку из рук.
Матросы притихли. Брюшков встал, сконфуженно подкрутил головой, ощупал подбородок.
— Ладно он тебе врезал, — сказал Зуйков. — Парень бокс знает.
— Мы его сейчас по-русски разделаем. — Брюшков рванулся на Гарри Смита, принявшего боксерскую стойку.
— Ну, насчет драки ты оставь! — сказал Громов, становясь между противниками.
— Нет! — крикнул Гарри Смит, пытаясь оттолкнуть Громова, и добавил по-английски, что никому не позволит вмешиваться в его личные дела.
— Не гоноши, Гринька, на берегу стакнитесь, — сказал Зуйков, удерживая Гарри Смита.
Невесть откуда взялся Гоша Анархист и пронзительно завопил:
— Дай ему, Брюшков! Покажи кулацкую силу! И ты, Гринька, не подкачай! Боксом его в рыло, собачью холеру!
Подбежали матросы от фок- и бизань-мачты. Залились боцманские дудки…
За этой сценой некоторое время наблюдал барон фон Гиллер. На палубе появился радист, офицеры. Барон не стал дожидаться развития событий, быстро спустился на жилую палубу, подошел к радиорубке. В двери торчал ключ. Сколько дней он ждал этой минуты и готовился к ней! Каждый день он заменял в давно составленной телеграмме устаревшие сведения.
Опытный моряк, он определял курс и не глядя на компас: днем по солнцу, а ночью по звездам, а три дня назад узнав от Новикова координаты, он интересовался только пройденными милями за сутки и с незначительной ошибкой определял местонахождение «Ориона». За полторы минуты он был в состоянии передать все эти сведения на рейдер, где круглые сутки ждали ого сообщений.
Стрелки приборов вздрагивали: передатчик включен. На столе листки исписанной бумаги — русский текст, колонка цифр — шифровка.
Барон фон Гиллер медлил, прислушиваясь к голосам, топоту ног, доносившихся в открытый иллюминатор. Внезапно все шумы покрыл медный перезвон — боевая тревога.
Барон побелел от охватившей его ярости: все рушилось. Теперь он ничего не успеет сделать, вот уже бегут вниз по трапу. Ему вдруг захотелось броситься на приборную доску, разбить ее, вырвать приборы и топтать их каблуками. Он медленно отошел от стола, гася в себе приступ непростительной слабости. За дверями он уже окончательно пришел в себя и остановился, поджидая радиста. Когда тот подошел, он спросил, раскланиваясь:
— Спешите на свой пост по тревоге?
— Да. — Радист остановился у двери и вопросительно посмотрел на барона.
— Весьма кстати, могла возникнуть крупная потасовка, матросы слишком возбуждены. Такие вспышки следует гасить более решительно.
— Вы только ото и хотели мне сказать?
— Не только. У меня сегодня такой радостный день. Я почти свободен!
— Да, вы без спутника!
— Вот именно. — Барон улыбнулся. — Он так мне надоел, этот безмолвный страж. Войдите в мое положение, мне не с кем сказать слова на родном языке. Мой компаньон, лейтенант Новиков, изъясняется только по-английски, и то в последнее время он впал в меланхолию и много пьет, ругается по-русски или молчит. И только с вами я отвожу душу, как говорите вы, русские. Должен заметить, что в вашем языке есть много выражений, по силе не уступающих латинским.
— Последнее давно замечено, еще Ломоносовым.
— Я не знаю, кто этот Ломоносов, но следует отдать ему должное в наблюдательности. Случаем, у Ломоносова не было предков, хотя бы отдаленных, принадлежащих к немецкой расе?
— Насколько мне известно, Ломоносов — настоящий русский, без всяких примесей.
— Некоторые примеси облагораживают.
— Не все. Особенно в тех случаях, когда человек настолько совершенен, что не нуждается ни в каких улучшениях.
Радист открыл двери своей каюты:
— Проходите!
— По боевая тревога?
— Вы знаете, что радист в данном случае выключен из игры.
— О да! Действительно игра. Как бы хотелось, чтобы все конфликты носили такой характер, не больше.
— Вы стали пацифистом?
— Далеко нет. Не имею права им быть. Я потомственный солдат. Но иногда, вот как сейчас, прихожу к
