У двери, ведущей в сени, стоял солдат с винтовкой. Панна Саломея не могла пройти на кухню, чтобы посоветоваться со Щепаном. Она присела на кровати и ждала, подперев голову руками. Сердце ее билось в груди, как колокол. Ей казалось, что эти удары услышат спящие, что биение ее сердца выдаст все. Каждый звук, каждый шорох словно предвещал несчастье. Как бесконечно долго тянулась эта ночь!
Между тем Щепан, которого заставили показывать службы, погреб в саду, развалины винокурни и опустошенные картофельные ямы, после окончания обыска присутствовал при том, как солдаты готовились в сарае к ночлегу. Он смотрел, как туда ввели лошадей, как выдергивали для них из груды сена большие охапки. Вслушивался глухими ушами… Солдаты взобрались на самый верх высокой горы и, расстелив на сене шинели, улеглись спать по углам и рядом с убежищем повстанца. Мозг Щепана сверлила мысль: «Жив ли тот еще или уже испустил дух?» Видя безвыходность положения, он с искренностью простолюдина молил бога о ниспослании смерти этому юноше. Ему бы надо быть при барышне, она ведь там одна среди офицеров, но он не мог уйти, драгунский вахмистр не отпускал его от себя ни на шаг. «А что делать, если подожгут сено? – думал Щепан. – Нет ли все-таки какого-нибудь средства спасти беднягу?» Грузный бородатый вахмистр велел ему приготовить охапку сена и постелить тут же в сарае на глиняном полу. Старый повар работал и прислушивался, хотя толку от этого было мало при его глубокой глухоте. Он заискивал перед вахмистром, со всем соглашался, поддакивал, улыбался щербатым ртом. Вахмистр подгонял его тумаками без всякого снисхождения, зевая при этом во весь рот. Старик бегал взад и вперед, подтаскивал все новые охапки сена, расстилал его поровней, сооружал что-то вроде подушки и подобострастно прислуживал этому могущественному вельможе. Когда тот, наконец, повалился в сапогах и шинели на приготовленную для него постель, Щепан прикорнул в уголке, свернулся в клубок и, никем не замеченный, выжидал, глядя в непроницаемую тьму. О нем забыли. Со всех сторон раздавался храп солдат. Фыркали лошади. Старик стал медленно и осторожно взбираться по сену наверх, к тому месту, где было убежище. Проделывал он это очень ловко, обходя спящих солдат. Очутившись возле тайника, над которым, к счастью, никто не спал, он зарылся в сено и, прижав ухо к доске, весь обратился в слух. Снизу не доносилось ни звука, ни шороха. Тишина. Слышен был лишь стук конских копыт в глиняный пол, хруст сена, позвякивание сбруи, сонное бормотание людей да шум в ушах – неизменный спутник старческой глухоты, – словно шум морского прибоя, всепоглощающей бесконечности. Старик вздохнул. Ему было жаль этого юношу, которого он с таким трудом приволок сюда лишь для того, чтобы тот здесь погиб. Жаль было и своей работы: казалось, он так хорошо все обдумал…
– Во блаженном успении вечный покой, – вздыхал он, глядя как бы в темноту склепа, который сам выкопал и теперь явственно видел под собой. Твердая воля и все чувства побуждали его поднять крышку и вытащить несчастного, но хитрый мужицкий разум не позволял. Долго лежал Щепан не шевелясь, в бессильной муке. Его сердце, в котором давно уже иссякли все слезы, обливалось кровью.
Он пополз на четвереньках к дыре в крыше, известной лишь ему одному, вылез наружу и по лестнице спустился на землю. Как тень промелькнул он по саду, по задворкам, пробрался сквозь сорняки на загонах для скота, прошмыгнул в темноте мимо часовых и бесшумно как призрак проник в кухню. Ощупью прошел кухню и прилегающие сени. Из замочной скважины падал в темноту луч света. Припав к ней глазом, старик увидел панну Мию, которая сидела на своей кровати, подперев руками голову. Как веселый лай собаки в темную ночь вселяет надежду, так и в его оледеневшую, одряхлевшую, опустошенную душу, знавшую только одиночество и обиду, вошла радость. Забыв про сон, скорчившись и прильнув к замочной скважине, простоял старик всю ночь за спиной солдата.
IV
Ранним утром солдаты встали и, построившись в ряды, ушли. Шел проливной дождь со снегом. Бушевал ветер. Солдаты не выспались, были злы, голодны и утомлены еще прежде, чем начали новый переход. Полуэскадрон драгун, ночевавший на сеновале, покинул усадьбу в Нездолах последним. Военные оставили после себя в доме и во дворе отбросы, грязь и зловоние. Панна Саломея, стоя на крыльце, глядела на солдатские ряды, растворявшиеся в сером утреннем тумане. Ее трясло от нервного озноба, хотелось как можно скорей побежать в сарай и вытащить раненого из тайника. Тем временем Щепан, вместо того чтобы идти в сарай, взобрался по лестнице из кухни на чердак. Она побежала за ним. Старик высунул голову в слуховое окно и наблюдал за уходящими в тумане солдатами. На ее просьбу бросить все эти предосторожности он презрительно отмалчивался. Она тоже прильнула к слуховому окну, ей не терпелось узнать, что такое важное заметил старик. Ничего особенного видно не было. Пехотинцы темными квадратами шли по дороге через луга, втянулись в дальнюю деревню возле леса, и, наконец, исчезли. В полуверсте от них в том же направлении двигалась группа рыжих драгун. Лошади и всадники слились в монолитную массу, которая, казалось, раздирала серую завесу ненастья. Панна Саломея потухшими от бессонницы глазами рассматривала это темное пятно, как вдруг повар с презрительным смешком толкнул ее в плечо. Прищурившись, он смотрел вдаль, указывая на что-то пальцем. Она вгляделась и увидела, что от этой глыбы оторвался как бы осколок и быстро преодолевал расстояние в обратном направлении.
– Что же это значит? – спросила она.
– Они хотели нас обмануть и поймать на месте преступления. Пойдем вниз, каждый на свое место.
– Думаете, они вернутся сюда?
– Ну да!
– Но они уже все обыскали…
– Знаю я их повадки. Идем!
Они торопливо спустились вниз. Щепан пошел в кухню, развел огонь и стал спокойно перемывать горшки и котелки. Оттуда слышался равномерный шум его привычной работы и звуки однообразной насмешливой мелодии, которую старик постоянно напевал, неуклюже передразнивая какую-то господскую песню:
Панна Саломея притаилась с рукоделием у окна гостиной, где ночевали офицеры. Не прошло и четверти часа, как за окном послышался топот мчавшихся галопом и внезапно осаженных лошадей. Драгунский офицер Весницын с шумом распахнул входную дверь, пробежал через сени и остановился на пороге комнаты. Горящими глазами смотрел он на одинокую хозяйку этого дома. Она встала при его появлении и в упор глядела на него, презрительно выжидая объяснений. Офицер не снял фуражки и не развязал башлыка. С его сапог, шинели и портупеи стекала на пол вода. Несколько рядовых вошли вслед за ним в комнату. Он знаком приказал обыскать дом. Солдаты разбежались по комнатам. Весницын остался наедине с девушкой. Он устремил на нее взгляд, полный страстного, безумного восторга.
– Не ждали таких гостей? – проговорил он по-польски с русским акцентом.
Она пожала плечами и ничего не ответила. Это смутило его и обескуражило. Он не нашелся, что сказать, ждал результатов повторного обыска. Спустя некоторое время, он вдруг неловко, как бы оправдываясь, пробормотал:
– Я здесь не по своей воле… Таков приказ. Служба – не дружба.
Она и на это не обратила внимания. Прекрасно понимая по взглядам и поведению офицера, какое впечатление производит на него ее красота, она как бы умышленно, сознательно стала во сто раз красивее, создав себе силой своего обаяния надежный щит. Она села в углу дивана, спокойно стала шить, напевая вполголоса, как будто в комнате кроме нее никого не было. Небрежно позевывала, терла озябшие руки, взглянула в окно. Офицер продолжал стоять на том же месте и не сводил с нее взгляда, помутившегося от блаженства и боли. Через некоторое время, не дождавшись возвращения солдат, она надменно спросила:
– Я арестована в этой комнате?
– Нет.
– Я озябла и хочу взять платок из той комнаты.
– Пожалуйста.
– Может, вы пошлете солдата, чтобы он посмотрел, как я буду брать платок?
– Нет, не нужно.
– Какая милость!
Она пошла в свою комнату, села у окна и стала смотреть в него. Офицер продолжал исподлобья наблюдать за ней в отворенную дверь. Мягкий свет пасмурного дня падал на ее черные, гладко
