настигали его. Развалинам, по которым он бежал, не было конца. Они превратились в чудовищный лабиринт закоулков, стен, комнат и ям! В одном из таких закоулков Цедро остановился. По тому, как изменился шум ветра, он почувствовал, что находится среди развалин какого-то дома. Прислонившись спиной к уцелевшей печной трубе, он стал подстерегать нападающих.
Двое из них подошли к нему, и фонарь блеснул ему прямо в глаза. На одно мгновение он увидел страшные лица разбойников. Одним прыжком бросился он на обоих и, чувствуя, что настал роковой момент, стал вслепую изо всех сил разить их палашом. Рука его наносила молниеносные удары крест-накрест и острием. Те били офицера ломами, высоко занося их над его головой, чтобы размозжить ее одним махом. Один из них пронзительно вскрикнул и перестал драться, но другой продолжал наносить жестокие удары. Кшиштоф слышал его хриплое дыхание, отвратительный запах его тела. Определив по звуку, где разбойник, он, как тигр, бросился на него, чтобы нанести ему удар в грудь. Оба грянулись наземь. Мертвой хваткой сдавив друг другу горло, они сшиблись и стали кататься по камням. То один, то другой подминал под себя противника. Головы их бились о камни, зубы впивались в одежду, разрывая ее в клочья, руки как стальные клыки искали горло противника. Испанец был плотный, богатырского сложения детина, и Цедро не мог одолеть его. Спасали его только ловкость и молодость. Он то и дело вырывался, выскальзывал из страшных объятий и снова с быстротой мысли, мелькающей в уме, хватал противника за горло. Он все время защищался и отчаянно нападал. Однако он чувствовал, что ему несдобровать. Он весь облился холодным потом.
Отчаяние овладело им. В мгновение ока он решил: надо вырваться и пуститься опрометью наутек! Он дернулся, изогнул спину и оторвал руки противника. Но тот почувствовал его слабость. Оба стояли теперь на земле на коленях, лицом к лицу и с минуту времени ждали смерти слабейшего. Испанец набрал полную грудь воздуха и первый бросился на Цедро, обрушившись на него сразу всем телом. Хищными руками он схватил офицера за горло. Но в это мгновение, судорожно катаясь по камням, оба они упали в какой-то узкий провал. Кусаясь и сжимая друг другу горло, они покатились вниз по крутым ступеням. На дне провала ужасный трупный запах отравлял воздух. Кшиштоф вырвался из рук разбойника; инстинктивно почувствовав, откуда тянет свежим воздухом, он нашел лестницу и в два-три прыжка взбежал наверх. В ту же минуту он нагнулся и схватил с земли огромную глыбу, которую сдвинул с места коленом. Обеими руками он с удесятеренной силой поднял ее над головой и, размахнувшись, со счастливым хохотом ловко швырнул в лестничный проем. Он услыхал последний вздох, предсмертный стон, оборвавшийся вопль. Он швырнул в проем вторую, третью, четвертую глыбу! Он искал на земле самые большие глыбы, которые немыслимо было сдвинуть с места, и со сверхчеловеческой, безумной силой, с бешеной торопливостью швырял их в черный провал. Он видел сейчас этот провал, как днем. Он совершенно не сознавал, где он и что делает. Голыми руками он хватал мокрые обломки стен и непрестанно, без конца, валил их в яму, сталкивая коленями вниз растрескавшиеся груды развалин.
Пост
В продолжение зимы рота капитана Фиалковского неоднократно выступала из Сарагосы на разведку. Обычно капитан с частью роты оставался в городе, а на разведку выходил отряд под командой поручика или одного из двух подпоручиков. Иногда же рота разделялась на несколько отрядов, которыми командовали четыре вахмистра, старший вахмистр, восемь капралов и даже два трубача. Таким образом охранялись дороги, ведущие с гор к Сарагосе.
Одни из разъездов патрулировали Памплонскую дорогу и прилегающие к ней долины, другие – долину реки Гальего, третьи уходили на юго-запад по Валенсийской дороге, к синему морю, на Фуэнтес де Эбро, пересекая королевский канал, подвигаясь к ла Пуэбла де Ихар и Сан Пер и доходили до Альканьис, а оттуда даже под Монройо. Уланы часто возвращались израненные гверильясами при перестрелке и в рукопашном бою, усталые от тряски в седле на ветру и под дождем.
Кшиштоф Цедро был в таком тяжелом состоянии, что довольно долго не принимал участия в этих разведках. Кости у него были переломаны, легкие и печень точно отбиты ломами. Грусть и тоска томили его. Охваченный гневом и яростью, он в полном одиночестве бродил по Сарагосе. Когда товарищи былых походов и потех спрашивали, что он делает, чего так чудит, он коротко и ясно отвечал им, что его искушает дьявол и, желая изгнать искусителя, он бродит по опустошенным церквам, по развалинам монастырей и руинам человеческих жилищ.
Весною, в первых числах марта, когда на развалинах зазеленела трава и веселые кусты одревеснелых вистарий, завязи которых как бы впитывают краски южного неба, закрыли все стены и перекинули через них свои плети, когда из земли, полной трупов людей, задушенных в подвалах, умерших от чумы, брызнули буйные побеги дерева любви cercis, когда все вокруг покрылось невиданным ковром фиалок, разноцветных гиацинтов, лилий, тюльпанов, Кшиштоф пришел в себя, потребовал, чтобы его назначили в дело и во главе разъезда ушел в горы. Под его командой состояли его милость вахмистр Гайкось и двадцать человек солдат. Кшиштофу поручили произвести разведку в совершенно новом направлении. Надо было добраться до горных перевалов, ведущих на французскую сторону, под Вале д'Аран в Средних Пиренеях. Перевалы эти были в руках повстанческих отрядов. Надо было выследить партизан, разведать их силы и, если возможно, очистить от них дороги.
Разъезд подвигался сначала большими маршами прямо на север до Монсон, а затем до Барбастро. На третий день уланы попали в непроходимые горные дебри, около Пуэнте Монтаньяна на речке Ногуэра, северном притоке Эбро. Окончились зубчатые гребни известняковых холмов, осыпи гипса, бесплодные скалы и солончаковые возвышенности. Узкие barrancos, ущелья до того голые, что в них не росло ни деревца, ни кустика, ни травки, поднимались в гору на плоскогорье Собрарбе между течением реки Синка и Ногуэра. Всадники добрались до тех мест, где веют ветры и клубятся облака. Они дохнули холодным, но более влажным воздухом.
В ущельях, которые они прошли, в этих тесных пропастях, узких от осыпей, было тихо и душно. Ветер не долетал туда, мертвый воздух стоял неподвижно, как в запертой комнате. В гористой стране, куда они теперь поднялись, чаще попадались человеческие жилища. Это были по большей части хижины пастухов, сложенные из известняка, с примыкающими к ним загородками для коз и коров. Время от времени попадались более зажиточные дома горцев-контрабандистов.
Кое-где, в местах наиболее пригодных для садоводства, огородничества и земледелия, виднелись развалины мавританских селений и усадеб, которые за много столетий, протекших со времени изгнания морисков, так заросли плющом и травами, что их трудно было отличить от разрушенных жилищ благородных разбойников. По дороге уланы не встречали в этих местах людей. Нередко им приходилось подолгу караулить, пока удавалось застигнуть в хижине ее обитателя и добыть от него какие-нибудь сведения. Одни из этих немногочисленных пленных были суровы, упорны, тверды и неприступны, как сами Пиренейские горы; они предпочитали умереть в мучениях, чем выдать расположение повстанческого отряда; они предпочитали дать сжечь себя на медленном огне, чем рассказать, где сворачивает или расходится тропа, по которой пробирались уланы. Встречались, однако, и охотники до денег или добродушные шутники, которые за понюшку хорошего табаку все как будто выкладывали, но потом чаще всего оказывалось, что это были нескладные и ненужные россказни или вранье. Попадались также трезвые и дальновидные политики, признающие всегда власть того, кто сильнее. Были и подлые предатели. Те приходили сами, незваные, крадучись, в час ночной, во мраке, вели по неприступным тропам к безмятежно спавшим соотечественникам и выдавали их, обрекая на смерть. В час ночной, во мраке, получали они за это свою мзду и скрывались в горных ущельях.
Непревзойденным инквизитором и следователем был Гайкось. Он умел так задавать вопросы и так подкреплять их аргументами, что сразу обнаруживал, с кем имеет дело. После двух-трех «приемов» допроса сразу становилось ясно, нужно ли молодца поджарить на огонечке или со славянским радушием угостить испанским вином. Гайкось владел даже языком, правда, не испанским, а особым инквизиторско-арагонским наречием. Как ни странно, это наречие понимали как некий общеизвестный жаргон пленники всякого умонастроения, характера и темперамента. Разведкой руководил сам Кшиштоф. Уланы большей частью шли гуськом, друг за дружкой, ведя под уздцы напуганных коней по непроходимым уступам, где сыпучая скальная пыль срывалась из-под ног в глухие пропасти. Крадучись, шли они при лунном свете и в самые темные ночи; по утрам и под вечер совершали набеги на лагери и летучие отряды.
Чуть ли не вся весна прошла, пока Кшиштофу ценою долгих трудов удалось прогнать партизан с перевалов и горной дороги, открыть путь через горы для полевой почты армии генерала Сюше.
